И однажды сама о себе: «Я сверхэгоцентрична». Это значит, мир должен быть всегда у ее ног. Для этого она себя холит и лелеет. Гимнастика, лечебные ванны, маски – часть жизни. Даже в лагерь, где она отбывала срок, дочь постоянно посылала ей кремы, лосьоны, и можно догадаться – духи, помаду. Дочь ее вспоминает в интервью «Известиям»: «У нее был свой стиль, она очень красиво одевалась. К ней приезжала полячка-портниха… мама шила вызывающе эпатажные туалеты. У нее, например, было платье с вырезом на животе. Одевалась она роскошно, парча легкая, отделанная соболиным мехом, много других изысканных одеяний…»
[33]
.
А вот это из дневника Окуневской.
«Ах, мой великий русский народ! В Евдокимове старушка зовет домой нежно свою корову: „Голубка, голубушка“. Та не идет. Старушка про себя: „У, блядь такая!“ И пастух кричит рядом тоже: „Блядь!“ И коровы побежали. Даже коров приучили!»
«Любовь – надстройка над половым актом…»
«На спящем можно наблюдать породу, национальность всех далеких предков… И я, выпившая, – в зеркале: на лице все Окуневские, все литовские, польские предки. И мамино плебейство во вдруг потолстевшем носе».
«Женские стихи всегда из менструального цикла»
[34]
.
А это из ее воспоминаний «Татьянин день».
«Вчера на приеме, когда мы с Валей Серовой проходили по залу, я почувствовала змеиное шипение, и жало впилось: „Две продажные суки продали свою красоту и талант цековским холуям“.»
А у Смирновой и Серовой свои увлечения: знаменитости, но отечественные. Самый громкий роман Смирновой с композитором Исааком Дунаевским. В каждый его приезд в Москву она бежала сломя голову к нему в номер в гостинице «Москва». Она нужна ему была для вдохновения и духовно, и физически. Ее забавляло, что такой талант ее хочет. И она не разочаровывала. Он настаивал на браке, она вразумляла: «Стать женой?… Но тогда кончится очарование тайных встреч, ожидание свиданий, письма, телеграммы, цветы…» Однажды она открыла свою женскую тайну: «Я всегда любила красиво одеться, взглянуть на себя в зеркало, остаться собой довольной и в таком настроении выйти из дома. На улице я видела реакцию мужчин, привыкла к ней. Видела, как они раздевали меня взглядом, смотрели на мои ноги, на мою походку, которой я придавала особое значение».
А что Серова?
Из поколения в поколение передается миф о том, как она влюбила в себя самого интеллигентного маршала Отечественной войны Константина Рокоссовского. Будто их роман начался в больничной палате, где залечивал ранение маршал. В первую встречу она читала ему Чехова. После этого еще долго не отпускало желание увидеть его еще и еще. Конец этому половодью положил Сталин. Чекисты доложили: «Серова с Рокоссовским, а творческая публика язвит – „Не жди меня, а жди ее“». И Сталин сказал своему любимому маршалу очень мягко: негоже так. И когда Серова в очередной раз прилетела к нему на фронт, он не захотел ее увидеть. Волей подавил звеневшее желание. Слишком свежо еще было отеческое напутствие вождя.
После смерти ее о ней ходили невесть откуда взявшиеся безжалостные строки, приписываемые Симонову.
Здесь лежит Серова Валентина,
Моя и многих мужняя жена.
Остановись, прохожий!
Здесь впервые спит она одна.
Еще одно сочинение в собрание слухов и легенд, превращающих женщину, актрису, в сексуальную звезду, которую хочет, жаждет толпа. Ведь эти строки, эти псевдоистории, передаваемые из уст в уста, – разве не творчество самой толпы, выражающее ее тайные мечты? Вероятно, когда-то и в чем-то актриса дала все же повод. И тогда закипели эти бродившие вокруг нее массовые желания, и шлюха-толпа родила свой образ.
Эти актрисы, и в кино, и в заэкранной жизни, сделали для чувственного воспитания публики столько, сколько не сделал бы и десяток эротических сочинений, изданных массовым тиражом. Своей жизнью и своими ролями они дарили мечту для мужчин, сексуальную, часто не сбывавшуюся, но оставившую след в подсознании. И для женщин они являли пример. Не все впитывали уроки скрытой чувственности, но те, кто оказывался способен, а таких было много, становились украшением и укором этому жестокому и реальному повседневному миру.
Приходили им письма из действующей армии, от бойцов и командиров, попавших под обаяние их игры. Из дневника Окуневской: «Одна переписка перевернула мне душу: письмо пришло от расчета противотанкового орудия, они прислали свои фотографии – мальчики с открытыми глазами, я послала им свою из „Ночи“, они вставили ее в лафет орудия и шли воевать с моим именем, им, наверное, так было легче. Без слез невозможно было читать их письма, полные любви и жизни, поклонения мне, я знала их всех по именам и так поименно обращалась к ним в письмах, они были в восторге, а потом началось: погиб Саша, погиб Коля и последнее письмо пришло от командира части, в котором он извещал, что расчет героически погиб и он видел клочья моей фотографии и моих писем…»
Может, это она и придумала? Ведь в ее автобиографическом романе столько сочиненных мифов. Но это так красиво – получить письмо с фронта, а в нем признание: шли воевать с ее именем.
Часть 3
Красная армия в Европе: сексуальный оттенок, напугавший Черчилля
Солдаты и женщины
На Западе Европа от Гитлера освобождалась с юга Италии. Американцы, высадившись на Сицилии, скоро пришли в Неаполь. Американская армия пахла виргинским табаком, свежевыделанной кожей амуниции, пахла женщиной-блондинкой. Это впечатление Курцио Малапарте – итальянского писателя, от рождения наполовину немца, наполовину итальянца, на глазах которого разворачивалось американское освобождение.
От американской армии итальянцы заходились в восторге. Малапарте посвятил этому свой чудесный роман под названием «Шкура». Язвительный роман о вхождении янки в Италию, в котором философская ирония беспощадно разделывает освободителей и освобождаемых. Аристократ-итальянец говорит американскому полковнику: «Вы высадились в Италии с учтивостью, прежде чем войти в наш дом, вы постучали в дверь, как делают воспитанные люди. Если бы вы не постучали, мы бы вам не открыли».
Красная Армия, освобождавшая Европу с востока, в европейские двери не стучала. Она их взламывала ударами танковых клиньев и беспощадным огневым валом своей артиллерии. Вслед шла пехота, нещадно матерясь. И хотя немцы на востоке сражались, как одержимые, вал советского наступления неотвратимо катился по европейским землям. Немцы отдали сначала Польшу, потом Восточную Пруссию, Венгрию, Австрию, Румынию, Болгарию, Югославию, и, наконец, свою Германию, а под занавес – Чехословакию. Красная Армия пахла не женщиной-блондинкой, а потом, моршанской махоркой, порохом и ружейным маслом, лишь иногда перебиваемым офицерским «Тройным одеколоном».
