С конца 20-х годов прошлого века антисексуализм жестко сцепился с сексуализмом. Эти крайности долгие годы высвечивали аромат эпохи, победы и поражения в сексуальной жизни людей Советского Союза. Власть от дискуссий споро шагнула к привычным и жестким постановлениям. Семья – ячейка силы, поэтому надо защитить ее принудительными мерами. В конце концов Родине нужно здоровое поколение.
27 июня 1936 года, на фоне набирающих силу репрессий против политических оппозиционеров, появляется постановление правительства «О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве об абортах». За десять лет скачок от свободного партнерства, обозначенного в кодексе о браке 1926 года, к жестким карам за аборты, за последствия половой жизни вне брака.
Самое удивительное, что в Советском Союзе еще продолжали существовать гражданские браки, отголоски коллонтаевского свободного эроса. Были, по сути, неофициальные, незарегистрированные семьи. Но их прописывали, выделяли им жилплощадь, не требуя свидетельства о браке. Гражданские браки чаще всего заканчивались рождением детей, что поощрялось, и тогда они оформлялись официально. Конечно, это было нетипично. Но встречавшаяся в то время эта нетипичность оборачивалась мягким переходом от свободного сексуального партнерства к традиционной семье. А что было типично?
После секса 20-х, секса без берегов, власть загоняла его в русло, а он уходил в подполье. В 30-е свобода секса расцветала подпольем, как во власти, так и среди публики: рабочих, крестьян, интеллигенции. Страдали женщины: любовь и секс не выправишь законом. Подпольные аборты все больше сопровождали сексуальную жизнь. За сладкие ночи женщины расплачивались здоровьем, а то и жизнью.
Исаак Дунаевский, музыкальный творец образа советской эпохи, вошедшей в историю летящей мелодией «Широка страна моя родная», он же поклонник женской сексуальности, очень болезненно переживал ситуации, которые толкали тогда женщин к мимолетному соитию, и к абортам. Хотя, правда, и сам нередко создавал такие ситуации. А мыслил по этому поводу вот что: «За пару заграничных чулок, за красивую жизнь, измеряемую одним ужином с паюсной икрой и бутылкой прокисшего рислинга в номере гостиницы „Москва“ с командировочным пошляком, люди, женщины, иной раз честные, хорошие, расплачиваются своей честью, чтобы только на секунду забыть плесень на углах своего жилья… Нельзя же не делать абортов, если отец зарабатывает 300 рублей в месяц и живет в комнате 10 метров с семьей в пять человек. А нам говорят – плодите детей. Нельзя проповедовать чистоту отношений, когда не очищена сама жизнь, когда быт загрязнен мучительными и тягостными мелочами…»
[16]
.
Но родина заставляла думать о детях, а не о сексуальном наслаждении. Какой-то публицист, созвучный партийным чиновникам, сказал как припечатал: «Родине нужны солдаты, а не презервативы».
В НКВД считали иначе. Затеянная вместе с Наркоматом здравоохранения проверка выполнения постановления о запрещении абортов выявила удручающую картину. Если в 1935 году в стране насчитали 1,9 миллиона абортов (чем не косвенный показатель сексуализма), то после постановления 1936 года их число сначала резко снизилось, а потом неукротимо рвануло вверх: 1937 год – 570 тысяч, 1938 – 685 тысяч, 1939 – 755 тысяч
[17]
. Это были официально зарегистрированные аборты. А «подпольные», те, которые выявляло НКВД и за которые предусматривалась уголовная ответственность? По их сводкам тоже неуклонный рост.
Крик души некоего офицера Анисимова – телеграмма в Кремль. «Москва Кремль Верховный Совет Калинину [Bо] время пребывания [в] отпуску [в] Кисловодске [моя] жена Анисимова имела сожительство [.] Результатом стала беременность [.] Имею семью двух взрослых детей [,] прожив 20 лет [.] Вследствие беременности Анисимова оставила семью [.] Прошу решения прервать беременность [,] возвратив [к] нормальной жизни семью 4 человека [.] После прервания Анисимова возвращается [в] семью [.] Ваше решение шлите [: ] Хабаровск [,] санитарное управление армии [,] Анисимову»
[18]
.
Начальник секретно-политического отдела ГУГБ НКВД П. В. Федотов пристально вчитывался в заскорузлые строки канцелярской справки по абортам. А потом сумел в служебной записке передать всю драму вторжения в сексуальную жизнь запретительного правительственного постановления, жертвами которого становились сотни тысяч женщин. Упомянул при этом и секретное распоряжение Наркомздрава, которое предписывало изъятие из торговой сети противозачаточных средств. Глава НКВД Лаврентий Берия, сластолюбец по жизни, на федотовском «послании» с визой начальника управления начертал резолюцию: «Какие предложения?». Предложения последовали через день: обязать Баковский завод по производству противогазов освоить в дополнение к основной продукции производство презервативов. И Берия, с молчаливого одобрения Сталина, тогда сумел добиться в правительстве включения в план Наркомата химической промышленности выпуска нескольких миллионов презервативов ежегодно.
Скоро подмосковный Баковский завод резинотехнических изделий вслед за «Изделием № 1» (противогазы) освоил «Изделие № 2» (презервативы). Но несколько миллионов презервативов в год – капля в океане сексуальных контактов. Не мог один завод обеспечить весь секс в Советском Союзе. Танки в первую очередь, презервативы в последнюю. За танки и за любовь расплачивались женщины. Сначала сельские. Трудно до села доходили отечественные презервативы. Как выяснилось, опережали их электричество, радио и велосипед.
Часть 2
Апологеты новой сексуальности
Оазисы чувственности и интриг – московские салоны 20–30-х годов прошлого века
Вместе с Москвой рабочей, хозяйственной, партийной жила Москва театральная, музыкальная, пьющая, гулящая – Москва 20–30-х годов. В этой другой, необычной Москве властвовала богема: писатели, поэты, музыканты, актеры, художники. С ними находили вдохновение партийные вожди, наркомы, чекисты, военные и дипломаты, наши и иностранные. Дружить с ними было модно и престижно.
Центром этой красивой богемной жизни стали московские салоны. Там собиралась творческая и присоединившаяся к ней разночинная публика, там всегда можно было почувствовать настроения, узнать, кто что делает, кто с кем в каком конфликте, каких отношениях, кто кого оставил и кто с кем сошелся. Атмосфера там была шальная. Знакомства заводились быстро, симпатией проникались с первого взгляда, в первый же вечер определялись объекты сексуального поклонения. Оттуда по Москве расползались слухи, анекдоты, «ударные» словечки, манеры, стиль, мода. Самые известные московские салоны тех лет держались на привлекательности хозяек – Зинаиды Райх, Лили Брик и Евгении Фейгенберг-Хаютиной, жены тогдашнего наркома внутренних дел Николая Ежова, от упоминания которого знавшим его людям становилось тоскливо и страшно. А хозяйки на удивление были хороши: яркие брюнетки – Зина и Женя, и огненно-рыжая Лиля, все в общении легкие, все модные, сообразительные, и притом сексуально-одаренные.
