Март 1988
Глава 8. Сын Есенина приезжает из Америки на могилу отца
«…жить больше дни не стоит все равно…»
Когда Надежда и Осип Мандельштам приезжали в Ленинград, они останавливались в доме Надежды Вольпин. Однажды маленького сына хозяйки спросили, показывая на Осипа Эмильевича: «Кто этот дядя?» Ребенок без запинки ответил: «Это дядя О». Мандельштам был удивлен столь образному мышлению мальчика.
…Квартира в писательских домах на Аэропортовской. Я примчался сюда после всполошного звонка: «Ты что, не знаешь? В Москву прилетел Есенин-Вольпин! Да-да, тот самый, гениальный математик и поэт, которого не выпускали при Андропове из психушек…»
– Итак, вы – сын Сергея Есенина.
– В моем метрическом свидетельстве записано: «Гражданин Вольпин Александр Сергеевич, родился 12 мая 1924 года. Отец – Есенин Сергей Александрович, мать – Вольпин Надежда Давыдовна». Под фамилией Вольпин я жил до отъезда из Советского Союза и никогда ни к каким властям с просьбой об изменении фамилии не обращался. Хотя получалось так, что многие называли меня Есениным. Но если я Вольпин, а меня кличут Есениным, то объяснять каждому, что Есенин – это мой отец, неудобно. Менять материнскую фамилию на отцовскую я не хотел, потому что вырос с фамилией Вольпин. На двойную фамилию требовалось разрешение Министерства внутренних дел, но обращаться в такую инстанцию не было никакого желания. Так я и остался с данной мне мамой фамилией, хотя когда-то мой учитель Павел Сергеевич Александров посоветовал подписывать научные статьи двойным именем. Возник как бы псевдоним. Так я и живу, уже теперь официально имея двойную фамилию.
– Вы не были на родине целую вечность…
– Да, уехал я из Советского Союза 31 мая 1972 года. Сейчас я, гражданин Соединенных Штатов Америки, нахожусь в СССР в частной поездке в связи с преклонным возрастом моей мамы.
– Александр Сергеевич, ваше имя, я это помню, одно время было довольно громким, а потом вы пропали, о вас забыли. Что случилось, как вы оказались за границей?
– Причины отъезда я четко указал в анкете для ОВИРа. Отъезду предшествовала беседа в милиции, где мне сообщили, что появилась возможность покинуть Советский Союз. Так, не вдаваясь в детали, я и написал, что «причиной отъезда является появление возможности покинуть Советский Союз». Вы улыбаетесь, а мне тогда было не до смеха.
События развивались так. В 1946 году я окончил Московский университет, а затем аспирантуру по специальности – математика. В 49-м защитил диссертацию, летом поехал на работу в Черновцы. Там меня и арестовали по обвинению в антисоветской агитации. Допросы, шантаж, особое совещание… Не хочу вспоминать подробности, это длинная тема. Надеюсь, уже историческая. По тем временам я отделался довольно легко: просидел около года в ленинградском сумасшедшем доме на Арсенальной. Оттуда – ссылка в Караганду на пять лет, но поскольку в 53-м году кое-что изменилось, я вернулся в Москву.
Работал в Институте научной информации на Соколе, редактировал и переводил книги. Шесть лет внештатной работы. Затем снова Ленинград и снова тот же самый сумасшедший дом. Вернулся в Москву через полтора года. Вплотную занялся наукой. С 1956 года стал развивать новое, как я называл его, ультраабстракционистское направление в основах математики. Теперь это называется ультраинтуиционистская критика. Неспециалистам это скучно, но скажу, что речь идет о пересмотре традиционных допущений, таких как единственность натурального ряда: 1, 2, 3, 4, 5… и числа, скажем, 15. Единственно оно или нет? Тут есть вопросы.
Ролью отождествлений в основаниях математики, по-моему, никто, кроме меня, надлежащим образом не занимается. Пусть звучит нескромно, но я могу это утверждать после многих лет работы. Судить и разбираться в этом будут коллеги и потомки. Я же стою на своем пути. Никаких аргументов, кроме чисто логических, я во внимание не принимаю. Логика должна быть независимой. Логику надо возвращать в ее естественное состояние.
Условия работы во ВИНИТИ были достаточно либеральными для того, чтобы продолжать свои занятия. Итог – опубликованная в 1969 году книга. Начал работать над второй. Но времена менялись, после свержения Хрущева начались явления, в настоящее время мягко и скромно характеризуемые словом «застой», а по сути это был рецидив сталинизма. Арестовали писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Им угрожало негласное судилище по статье 70-й. Я решил бороться за их освобождение, а самое главное – за гласность готовившегося процесса. В акциях участвовал вместе с ныне покойным физиком Валерием Никольским, Владимиром Буковским, Юрием Титовым, нынче покойной Еленой Строевой, проживающей в Мюнхене Юлией Вишневской. Той самой, которую забрали в психушку перед началом митинга.
5 декабря 1965 года, в День Конституции, на Пушкинской площади мы организовали митинг. Требовали одного: гласности суда, уважения главного закона страны. Придраться к нам было трудно. Ведь ничего другого мы не требовали. Но людей все-таки потаскали по отделениям, хотя на аресты власти не решились. Мы же добились своего: суд, как известно, был гласным. Правда, довольно странной гласностью: я, например, не мог попасть на суд, да и никто из знакомых, кроме свидетелей, на нем не был. Но сам факт, что суд был формально гласным, избавлял тех, кто там присутствовал, и самих обвиняемых от ответственности за разглашение.
Ну, а потом усилиями уже других диссидентов демонстрации вошли в норму. Так что, как говорится, наше дело не пропало.
Помимо демонстраций протеста в обществе стали распространяться петиции с требованием соблюдения законности, вырабатывалось повышенное самосознание в кругу прежде всего московской интеллигенции. Мой друг Валерий Николаевич Чалидзе организовывал семинар, который в дальнейшем преобразовался в Комитет прав человека, с участием Чалидзе, Твердохлебова, Шафаревича и академика Сахарова. Я входил в комитет в качестве эксперта. Его корреспондентами были Александр Галич и Александр Солженицын. Издавался журнал «Общественные проблемы» – со всякого рода инструкциями. Я написал нечто вроде памятки «Как вести себя на допросах».
«А. С. Вольпин подготовил „Юридическую памятку для тех, кому предстоят допросы“. Допрос может предстоять каждому – иногда для этого достаточно того, что ваш номер телефона есть в записной книжке, взятой при обыске. Но мало кто знает как свои права, так и пределы прав следователя, ведущего допрос. „Памятка“ Вольпина, хотя и написанная в свойственном автору усложненном стиле, дает огромное количество юридических сведений, необходимых допрашиваемому для того, чтобы противостоять возможным нарушениям законности и не стать их бессознательным пособником». – Из «Хроники текущих событий», Амстердам, Фонд имени Герцена.
– В это время я получил официальное приглашение в Соединенные Штаты Америки на научную конференцию, на которой должен был выступать с докладом о своем математическом открытии. Я понимал, что меня вряд ли выпустят. Будут тянуть время, выставят бюрократические шлагбаумы, а потом откажут. И я решил сперва получить визу от американской стороны. Написал в посольство и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Через три дня меня забрали, посадили в больницу имени Кащенко и стали допрашивать – делал ли я что-нибудь для того, чтобы покинуть Советский Союз. В течение трех месяцев таскали по психушкам, из одной в другую. Любопытно, что будучи в психбольнице, я получил ответ из американского посольства, в котором указывалось, что сначала я должен обратиться в советские инстанции, а потом уже к ним. Мне показалось, что весь мир сошел с ума.
