Яковлев был открытым человеком, а его атаковали, как правило, исподтишка. В последний же год его пребывания в Политбюро «ура-патриотическая» братия поперла в открытую. Коротич вспоминал, как Яковлев удивленно показывал ему листовки, разбросанные на Старой площади, у входа в ЦК. В них сообщалось, что он происходит из старой еврейской семьи, а настоящая его фамилия Эпштейн. «У нас в Ярославской области и евреев-то почти не было», – окал он по-волжски и хохотал.
Думаю, вряд ли среди советских партийных иерархов был человек такой широкой образованности и глубокого ума. Система приподняла его и, испугавшись, быстро убрала-упрятала, понизив в должности и рангах, потому что он был слишком умен и честен, чтобы и дальше оставаться в лидерах и идеологах главной партии.
За Яковлевым закрепились титулы «архитектора перестройки» и «отца гласности», которые до сих пор используются как людьми ему симпатизирующими, так и противниками. С самого начала перестройки Яковлев оказался основной мишенью политических атак со стороны лидеров коммунистического фундаментализма, шовинистических и антисемитских группировок. Бывший председатель КГБ В. Крючков обвинил Яковлева в связях с западными спецслужбами. По требованию Яковлева это обвинение было расследовано Генеральной прокуратурой, которая установила клеветнический характер утверждений Крючкова.
Отвечая на обвинения в «антипатриотизме», Яковлев говорил: «Патриотизм не требует шума. Это, если хотите, в известной мере интимное дело каждого. Любить свою страну – значит видеть ее недостатки и пытаться убедить общество не делать того, чего не надо делать».
Он ушел из жизни и впрямь непобежденным. Несломленным. Он умер тихо. Но прожил так громко и всеохватно, как искрометный майский гром.
Октябрь 2005
Глава 29. Михаил Содоменцев – соратник пяти генсеков
Откровения бывших членов Политбюро еще несколько лет назад казались фантастикой. Во времена генсеков не принято было выносить сор из избы. Между прочим, и сейчас многие «бывшие» не очень-то делятся своими воспоминаниями. Вполне возможно, срабатывает рудимент опаски, недавно за одно неосторожное слово можно было лишиться должности, да и не только… Бывший член Политбюро ЦК КПСС, Председатель Совета Министров РСФСР, Председатель Комитета партийного контроля Михаил Сергеевич Соломенцев тоже поначалу размышлял, а стоит ли исповедоваться перед журналистом. Потом решился и принял меня в полной книг и всевозможных сувениров квартире в Леонтьевском переулке…
За трещины в здании сняли главу госстроя
– Михаил Сергеевич, в свое время ходила такая шутка: дескать, открыли сто первый элемент таблицы Менделеева под названием «политбюрит».
– Действительно, смешно, но хорошо, что Менделеев до этого не додумался.
– Зато кому как не вам знать, кто такой этот «политбюрит». Вы ведь были на вершине власти в годы правления пяти генсеков – Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко и Горбачева. В моем представлении, без решения Политбюро в стране ничего не решалось. Пикнуть было нельзя.
– Знаю одно достоверно: только при Сталине Политбюро было мощнейшим органом. Единым кулаком. Дураков в нем не было. А после количество членов Политбюро менялось и доходило до двадцати человек, но качество работы этой ударной бригады было менее эффективным.
– Это был совещательный орган или каждый в отдельности обладал особой властью?
– Особой власти у членов Политбюро не было. Но я как председатель Совета Министров ею обладал. И то, только тогда, когда Политбюро давало мне какие-то поручения.
– Например?
– В Волгодонске Ростовской области построили большой завод «Атоммаш». И вдруг по корпусам, по стенам домов пошли трещины. А закупленному оборудованию цены не было, очень дорого оно нам обошлось. Доложили об инциденте Андропову. Собирается Политбюро. Спрашивают Новикова, председателя тогдашнего Госстроя: «В чем дело?» А тот ничего ответить на вопрос не может. И мне поручают ехать на место и все выяснить.
– Жуткая история, напоминает о трагических событиях рухнувшего столичного аквапарка. Если бы там своевременно обнаружились неполадки… Ну а вы с Волгодонском разобрались?
– Да, и довольно быстро. Новикова вскоре освободили от обязанностей.
Андропов принял меня в больнице
– Расскажите, почему все же покончили с собой министр внутренних дел Щелоков и его жена?
– Разобраться с Щелоковым было особым поручением Политбюро. Я этим занимался. Дело по тем вроде бы строгим временам было позорное. Министра обвинили в стяжательстве, во взяточничестве, в нарушении норм и партийной жизни, и простой человеческой морали. Щелокова исключили из рядов КПСС. Он подал апелляцию в комиссию партконтроля. Но мы оставили дело без изменений. Николай Анисимович пришел ко мне в приемную, но не застал. А на другой день мы были шокированы известием о самоубийстве бывшего министра. Ко мне на прием приходила его дочь и рассказывала леденящие кровь подробности трагедии: «Отец выстрелил себе в голову из охотничьего ружья… По всей комнате разлетелись мозги…» Дочь министра хотела убедить меня, что отец ни в чем не виноват, а главное – боялась за себя и за всю семью. Я как смог успокоил ее: «Никого из вас не тронут…»
– Не страшно было вершить чужие судьбы?
– Ответственно. Помню, когда меня назначили на пост Председателя Комитета партконтроля и я принял дела, был очень удивлен: вместо рассмотрения серьезных государственных проблем контроля за соблюдением партийной дисциплины КПК занимался «мелочевкой»: усмирял пьяниц, сводил и разводил неуживающихся супругов.
И еще, я был поражен, узнав, что выполнение решений и правительства, и Политбюро зачастую не контролировалось. Даже в армии, на флоте. Поняв это, я решил доложить обо всем Андропову. Он лежал тогда в ЦКБ, но почти сразу меня принял в больничной палате. Я рассказал ему, в частности, о дедовщине в армии. Министра обороны Соколова вызвали на ковер в Политбюро. Ох, и горячо ему было на нем стоять.
– Я слышал, что летчика Руста
[20]
посадили на Красной площади специально для того, чтобы подставить Соколова. Тогда маршала и сняли.
– С Рустом, конечно, была глупость. Мальчишку пропустили чуть ли не прямо в Кремль. У Соколова, видно, не хватило командирских качеств: спрашивать, требовать. А как без этого в армии?
– Быть членом Политбюро – работа напряженная. Приходилось ли вам ночевать на рабочем месте?
– Случалось. В 1968 году, когда мы вводили войска в Чехословакию, этот вопрос решался в самом узком кругу. Боялись, чтобы не поднялось народное восстание, не взбунтовалась Прага. Действовать надо было без стрельбы, аккуратно. Ввели войска, и даже мы оказались на казарменном положении. Вот тогда-то я ночевал у себя в кабинете.
