По рассказам родных, он лечил маленького Андрона Кончаловского, детей Менжинского, Лысенко, Новикова-Прибоя, председателя Мосгорисполкома Яснова, опекал молодого художника Павла Бунина.
Моя старшая двоюродная сестра Вероника помнит, как в один прекрасный день (это было сразу после войны) мама завязала ей огромный бант, и все семейство отправилось на приехавшей за ними шикарной черной машине в Горки к академику-агроному Лысенко. Детская память хранит воспоминания о том, что в гостях их вкусно угощали, а потом повезли показывать какие-то поля (скорее всего, семейство доктора Партоша возили на экспериментальную базу ВАСХНИЛ, научным руководителем которой был академик Лысенко).
Врач от бога
Соседи по дому относились к деду с большим почтением, часто обращались за советом. Живя на первом этаже, наблюдая за детьми, играющими под окнами, он первый замечал нездоровье ребенка, и тут же предупреждал еще ни о чем не подозревающих родителей, чтобы те внимательно последили за своим чадом, «у него к вечеру поднимется температура». Скорее всего, он обладал, как бы теперь сказали, экстрасенсорными способностями. Владел искусством гипноза, но был убежден, что использовать его можно только в самых крайних случаях.
Интересно, учат ли в наше время студентов медицинских факультетов перкуссии (выстукиванию пальцами больного для определения по характеру звука состояния внутренних органов)? Дед владел этим навыком виртуозно. Ему не нужны были анализы, рентген и т. д. – он ставил диагноз по состоянию волос, кожи, склер, ногтям, языку. Даже по запаху. Доктора Партоша ценили в Европе как выдающегося диагноста и называли врачом от бога.
Дед говорил: «Я люблю всех детей – здоровых и красивых, больных и сопливых». Малыши чувствовали его любовь – стоило деду прислонить ладонь к тельцу плачущего больного ребенка, тот сразу успокаивался.
Пьер Фламбо – это тоже мой дед
Золтан Партош был весьма разносторонним человеком: в молодые годы в Венгрии выиграл чемпионат по плаванию, прекрасно играл в шахматы, музицировал на скрипке, владел девятью языками, занимался переводами, писал прозу и стихи. В моей библиотеке хранится несколько его поэтических книг, изданных в Венгрии еще до революции и, к моему стыду, до сих пор не переведенных на русский язык. Что называется, руки не доходят. А однажды, в конце 60-х годов, в букмаге на Никольской, я увидел на прилавке за стеклом тоненькую книжечку в яркой, цветной обложке. Прочитав имя автора – Пьер Фламбо, я застыл. Ведь это псевдоним моего деда! Купив раритет, я тут же помчался домой – поскорее хотелось узнать содержание. В книге, изданной в Москве в 1932 году, описывался сюжет из жизни венгерской семьи революционера-социалиста, в дом которого ворвались жандармы, устроили обыск и увели мать четверых маленьких детей. Наверняка сюжет, изложенный на тридцати страницах, автор заимствовал из своих революционных впечатлений.
Дед был женат на женщине аристократического происхождения. Бабушку звали Эржебет (Елизавета). Она окончила пансион благородных девиц в Будапеште. Стоит взглянуть на сохранившуюся у меня фотографию красивой пары, станет ясно, что дама в изящной шляпе с прямой спиной и гордым взглядом – голубых кровей. И явно не из бедной семьи. Снова сошлюсь на семейную легенду, по которой родители бабушки владели в центре Будапешта пятью домами. Когда в 50-х годах мой дядя Томаш Партош участвовал в работе советской выставки в Венгрии, племянница главы венгерской коммунистической партии Матиаса Ракоши показывала ему эти здания. В одном из них располагалась журналистская школа, в другом книжный магазин.
Золтан и Эржебет Партош
В 1919 году Эржебет вслед за мужем вступила в венгерскую коммунистическую партию.
Коминтерновец
После образования Коминтерна дед стал его членом. В квартире на Маяковке бывали многие видные деятели международного рабочего и коммунистического движения. Среди них секретарь исполкома Коминтерна Отто Куусинен, венгерская коммунистка Анна Паукер, талантливый венгерский поэт, секретарь Международного объединения революционных писателей Антал Гидаш, легендарный Мате Залка, сражавшийся и погибший в Испании под именем «генерал Лукач».
Несколько раз деду предлагали вернуться в Венгрию, обещая высокие должности в министерстве здравоохранения. В начале 50-х годов приглашение исходило от Матиаса Ракоши. Однако дед категорически отказался (что, конечно, было рискованно) от сотрудничества с политиком, которого он не уважал и называл необразованным человеком, «маленьким Бонапартом». Скептически он относился и к другому венгерскому «политикану» Белу Куну. Кстати, в 60-е годы, уже после смерти деда, моя двоюродная сестра и ее мама ездили в Венгрию по приглашению племянницы Матиаса Ракоши Нелли Гейгер. Они вспоминали, что Нелли все время повторяла, что пригласила их из уважения к памяти Золтана Партоша, замечательного врача, который спас ей жизнь, когда она тяжело заболела в детстве.
«Пока дети живут в подвалах, я не могу переезжать в большую квартиру…»
Семья (дед с бабушкой, три сына с женами и детьми) проживала в трех маленьких комнатах. Поскольку мой отец, младший сын, женился последним, молодые жили в одной комнате с родителями. При этом часть «жилплощади» занимала обширная библиотека на разных языках. Позже семью «уплотнили», в одну из трех комнат поселили милиционера с женой и ребенком. Правда, родные вспоминают, что деду предлагали другую, более просторную, квартиру, даже назывался адрес – дом на Пушкинской, в котором располагался магазин «Армения». Но дед отказался, заявив: «Пока дети живут в подвалах, я не могу переезжать в большую квартиру, я останусь в старой».
После войны родители расстались, и мама увезла меня из Москвы к своей матери в село Головино Покровского района Владимирской области. Там я пошел в первый класс начальной школы. Мама часто рассказывала мне подробности своей жизни в венгерской семье. Очень тепло, с большим уважением говорила о деде, жалела его. Ведь он был инвалидом, страдал глухотой, но научился понимать речь собеседника с губ.
В 1952 году умерла бабушка Эржебет, а через несколько лет к деду переехала старая знакомая семьи, вдова венгерского революционера, Польдика Штейнер.
Он купил мне первую пишущую машинку
Лет с 12 я начал регулярно приезжать в Москву на Тверскую. Мама охотно отпускала меня в гости к деду, давала деньги на электричку Петушки – Москва. Впрочем, в 13 лет я уже зарабатывал сам, строча заметки о школьной жизни в районную газету. Абсолютно уверен, что тяга к перу, работе со словом пришла ко мне от деда.
«Ну, как ты поживаешь в своем Покровительстве?» – спрашивал дед, имея в виду городок Покров, где мы жили с мамой. Шутя, могу предположить, что эта игра слов как бы отражает социалистическую идеологию деда: заботу о трудящихся и сочувствие бедным. Прожив более 30 лет в России, дед, конечно, хорошо освоил русский язык, читал книги и газеты (нередко я заставал его с «Правдой» в руках), но, мне казалось, что говорил он все равно, как иностранец.
