– Что вы скажете о Горьком, ведь вы его хорошо знали? Был ли он вашим кумиром?
– Я люблю Горького, но он из XIX века. Он не для меня. Я училась у Кафки, Джойса, Пруста, но никогда – у Горького. Знала я его, конечно, неплохо, я много с ним разговаривала и общалась… (По приезде в Москву Нина Николаевна провела несколько часов с сотрудниками музея Горького и осталась очень довольна этой встречей.)
– Александр Керенский был свидетелем на вашей с Николаем Васильевичем Макеевым свадьбе. Вы хорошо знали Керенского. Скажите, сожалел ли он о своей во многом не удавшейся жизни?
– Он был раздавлен, абсолютно раздавлен после выезда из России. Политическая карьера Керенского связана с масонством, и Франция была для него, как и для всех масонов, прежде и превыше всего. Как же можно было бросить Францию в такой час?! В свое время мне казалось, что Александр Федорович, со своей точки зрения, прав, ведь немцы стояли под Парижем. Париж пал бы в три дня, если бы русская армия помирилась с немецкой. Он это, конечно, понимал. Поэтому до последнего, до 25 октября 1917 года, немцы старались наступать. Не выходило в Карпатах, наступали в Польше. Конечно, с точки зрения русского человека, Керенский мог сказать, что ради французов он дал возможность Ленину захватить власть. Если бы он арестовал Ленина в июле и «замирился» бы с немцами, революции могло не быть…
– Нина Николаевна, многие читатели беспокоятся о судьбе вашего уникального архива…
– Меня часто спрашивают о моем архиве, но я считала, что не всем интересно знать, при каких условиях я отдала его в университетские подвалы. Я приехала в США осенью пятидесятого года и привезла с собой из Парижа, где пробыла почти четверть века, огромный ящик с бумагами – все то, что я спасла в свое время из квартиры Ходасевича, разгромленной немцами. Я унесла все, что могла, как муравей, на своем горбу. Денег на такси у меня не имелось. Бумаги я решила везти с собой в Америку, потому что совершенно не представляла, куда я могу их спрятать в Париже.
В моей новой обители в США ящик этот занимал много места, комната была маленькая. Кроме того, мне говорили, почему бы не отдать или продать содержимое ящика в какой-нибудь университет или хранилище. И день такой настал. Ко мне пришел мой добрый знакомый, историк Борис Иванович Николаевский, вместе мы открыли драгоценный ящик: автографы, газетные, журнальные публикации Ходасевича, тетради, которые я, помню, сшивала цветной бумагой, а он в них вклеивал вырезки из «Возрождения», «Последних новостей», где регулярно печатался. Были в ящиках мои материалы. Все это я предложила Борису Ивановичу купить. За какую цену? Вы думаете, я тогда понимала в этом? Борис Иванович был человек небогатый, как и все эмигранты, и он сказал: «Я могу дать 50 долларов». А у меня в кармане в тот момент было только пять долларов, и на следующее утро я должна была внести плату за гостиницу, в неделю я платила пятнадцать долларов. В этой ситуации я сказала: «Хорошо». Теперь, когда я рассказываю об этом, все смеются. Но не пугайтесь, с архивом ничего не случилось. В конце концов, он благополучно хранится сегодня в двух великолепных американских архивах, в Стенфорде и в Йеле. В этих архивах много интересного для России…
Сентябрь 1989
Нина Николаевна Берберова умерла в Филадельфии 26 сентября 1993 года. В России продолжают переиздаваться ставшие почти культовыми ее книги – «Курсив мой», «Железная женщина», «Люди и ложи», а также ее стихи.
Глава 19. Франсуаза Саган: писательница, игрок, искательница приключений
«Я готова сесть хоть к вам на колени».
Вся ее жизнь с самой ранней юности была подвержена соблазнам дьявола – риск, авантюры, горячечные ночи в казино и жаркие любовные приключения. Из страшных катастроф (носилась по автострадам со скоростью 200 километров в час) выходила изуродованной, но живой. Она быстро раскусывала мужей и любовников, которые хотели делать на ее имени деньги и карьеру, и молнией, с чемоданчиком в руках покидала притворное ложе. Несколько лет назад, попав в очередную автокатастрофу, оказалась в коме, но выбралась почти с того света. Говорили, что с молодости ее слабостью были наркотики. Старалась скрыть это от публики, но безуспешно…
Она погорела на близости с сильными мира сего. Завели дело. Многим казалось, что любимице публики пришел конец, но ее оставили на свободе с условным приговором. Оказавшись разоренной, Саган заложила квартиру в центре Парижа. Она глубоко переживала скверную ситуацию. Дали о себе знать все болезни уже не молодой, всю жизнь жившей на пределе женщины. Закупорка легочных сосудов привела к смерти.
Достаю с полки свое журналистское досье на Франсуазу Саган. С грустью перекладываю публикации о ней, фотографии, вырезки из газет. В который уже раз перечитываю наши с ней разговоры-интервью. Чудится, будто от книг с автографами Франсуазы исходят ее аура, ее тепло. Хочется вспоминать и вспоминать. Все, до мельчайших деталей.
Саган любила эпатировать публику. Но самой главной авантюрой ее жизни была все же литература, искусство водить пером по бумаге. Совсем юной, сразу после лицея, она, оседлав вдохновение, выдохнула свой первый роман «Здравствуй, грусть», которым обеспечила себе имя в пантеоне знаменитых граждан Французской республики. Сама Франсуаза считала, что провидение сыграло с ней шутку: миллионные гонорары за эту безделушку – за что? Потом были «Подобие улыбки», «Любите ли вы Брамса?», «Немного солнца в холодной воде» и другие романы, но Саган больше не приблизилась к вселенскому успеху первой книги. В жилах Саган текла и русская кровь. По линии прабабушки. Но в России она была только однажды. Говорила, что мечтает познакомиться с Михаилом Горбачевым, посетить Кремль, зайти в книжные магазины. Она с энтузиазмом принимала перестроечные события в СССР, хотя позже во многом разуверилась. Мне повезло, я оказался одним из немногих российских журналистов, кому Франсуаза дала интервью. Но я видел и другую Саган – не менее экзотическую – в казино. Там, где, по крылатому выражению Бодлера, поэтам знаменитым «в пот и кровь обходится игра».
Она умерла в пятницу, 24 сентября 2004 года.
Саган больше нет. Франция и все, кто не представляет свою жизнь без книг, склоняют головы перед ее талантом. А это значит, что ослепительный свет семафора бессмертия отныне горит для Франсуазы Саган только зеленым.
«Моя прабабушка со стороны отца была русская»
– Вы идете к Франсуазе Саган?! Но она же наверняка будет не в себе. Как вам удалось ее разыскать?! Она давно уже ото всех прячется – от издателей, журналистов, поклонников, полицейских… Это же баловень Парижа, птичка певчая. Шалунья. И потом, вы ничего не поймете из того, что она скажет. У нее каша во рту, ей бы комментировать футбольные матчи…
О шалостях и чудачествах Франсуазы Саган в Париже любят посудачить. То она выходит босиком на улицу, то гоняет в безумно дорогой машине, то пьет, то играет.
…С первой же встречи Франсуаза мне жутко понравилась. Естественными манерами, раскованностью, мгновенной реакцией, радушием. Началось с того, что она опоздала и я в течение часа томился в ее квартире, потягивая предложенный секретаршей, мадам Бартоли, аперитив. И когда с извинениями влетела в комнату хозяйка, а я тут же спросил, как нам удобнее сесть – на диван или же за стол, Франсуаза мгновенно отозвалась: «Я виновата, точнее, виноват мой пес, он заболел, и я возила его к врачу… И готова дать интервью у вас на коленях!..» Не каждому посчастливилось услышать такое от живого классика французской литературы. Я сразу почувствовал себя здесь своим, одомашненым. И мне еще сильнее захотелось говорить с Франсуазой Саган не только о литературе, но и о том, как создаются идолы, земные боги.
