– А как же… Однажды в лагере Дмитрий Михайлович был очень близок к смерти. Он умирал от обезвоживания в лагерном лазарете. Но решил бороться до конца. Бороться единственно доступным ему оружием – молитвой. Пытаясь удержать поминутно ускользающее сознание, он заставлял себя повторять многократно «Отче наш» – молитву молитв, вникая в каждое слово. Мысленно узник дал обет Богу: если Господь дарует ему жизнь, все силы он отдаст спасению миллионов людей. Все это продолжалось 40 дней и ночей. И Господь услышал его зов. Свершилось чудо – Панин пошел на поправку.
– Что настроило Дмитрия Михайловича против советской системы?
– Он считал, что она ломала, корежила людей, отнимая у них основу основ – мораль. Она лишала человека абсолютно всего, и в первую очередь частной собственности, которую муж считал незыблемой.
– По вашим рассказам, Панин был бескомпромиссным, решительным и целеустремленным. С такими качествами в лагере нелегко было выжить…
– Ну почему же? Панина понимали, ценили, любили. Он был неподкупен, добр, образован, милосерден.
– А как он отнесся к человеку, который его «продал» НКВД? За что вообще арестовали Панина?
– Это случилось в 40-м году по доносу «друга», работавшего с ним в Институте химического машиностроения. Дмитрий Михайлович был с ним излишне откровенен, в том числе и в разговорах о Сталине. Вот «товарищ» об этом и написал. Друзья предупреждали: «Митя, будь осторожным, не забывайся». Но было уже поздно. Следователь предъявил мужу обвинение фразами из доноса.
– Когда Панин вернулся в Москву после 16 лет лагерей и тюрем, он не пытался найти предателя?
– Нет, он не стал бы этого делать. Дмитрий не был мстительным человеком. Все, что он сделал, так это назвал фамилию негодяя в своей книге.
– Как вы думаете, что сдружило Панина и Солженицына?
– Они познакомились в «шарашке», в специальной тюрьме, где работали арестованные специалисты, ученые. Она находилась недалеко от Останкина. Зэки работали над суперновой телефонией. Между Паниным и Солженицыным возникла дружба. Панин поведал ему о другом своем товарище – Льве Копелеве, талантливом ученом. Трое зэков сблизились, несмотря на яростные споры и дискуссии, доходившие чуть ли не до драк. Панин и Копелев были абсолютно противоположные по взглядам люди. Лев Зиновьевич пребывал в ярых марксистах. И лишь Александру Исаевичу удавалось держать их, как говорится, в примирительном состоянии.
– Как вы думаете, «В круге первом» – полностью документальное произведение?
– Нет, скорее это художественный роман. Поэтому автор мог со своим героем делать что угодно. В частности Солженицын утверждает, что Сологдин (Панин) потребовал за свое изобретение свободу. На самом же деле было не так. Дмитрий Михайлович свое открытие, переложенное на бумагу, сжег. Ему надоело пребывать в «благополучной шарашке» с пайком и теплой постелью. Он искал для себя новых «приключений» и знал, что за уничтожение своей важной работы его сошлют в каторжный лагерь. Морально Солженицын был с ним солидарен. Панина и вправду перевели в лагерь смерти в Экибастуз. В нем заключенные организовали забастовку, за участие в которой Дмитрия Михайловича отправили еще дальше – в Спасский лагерь. Кстати, у Солженицына в это время обнаружили рак, который, слава богу, не свел его в могилу.
– А уже на свободе они встречались?
– Встречались, но не регулярно. А дружить, конечно, продолжали. Перед отъездом на Запад Митя встретился с Солженицыным. Они о чем-то конфиденциально договорились. Муж пообещал хранить какие-то тайны. И все исполнил.
– Но он переписывался с Солженицыным?
– Конечно, от Александра Исаевича у меня сохранилось множество писем и записок. Удивительно, что самое последнее письмо своему другу Дмитрий Михайлович написал в больнице буквально за три часа до кончины. Он все торопился завершить свой труд о пространстве. Я помогала ему. Кроме этого, он подгонял меня закончить перевод на французский язык работы о квантовой механике. Предчувствуя, что дни его сочтены, муж хотел спокойно объяснить суть своего нового инженерного открытия. В последний день, когда я уходила от него из больницы, он попросил меня прийти к нему рано утром. Хотел что-то надиктовать. Но 18 ноября 1987 года в 2 часа ночи сердце его остановилось… Я сразу же известила об этом Солженицына.
– Вся ваша нынешняя жизнь отдана памяти мужа и друга. Мне кажется, вы совершаете подвиг, стараясь, чтобы родина узнала о его судьбе как можно больше.
– Вы знаете, с одной стороны, все, что я делаю, – печальная, скорбная миссия, с другой – это самое главное в моей жизни. Я готовлю труды мужа к изданию, помогаю обществу «Друзей Панина», образованному здесь, в Париже, готовлюсь к поездке в Москву, чтобы рассказать людям о великом русском ученом и мыслителе.
1988
Глава 21. Ольга Чегодаева-Капабланка-Кларк: русская княгиня, «солнечная девочка»
«Блеснет маяк моей любви последней…»
– Тиража этой книги фактически не существует. Она мне дорого обошлась, – говорит Ольга, – я выпустила ее для близких людей. Я не ищу ни знакомств, ни популярности, я уже немолодая, моя жизнь позади. Годы проходят неслышно, незаметно, возраст берет свое, подкрадывается, как тигр. Многие мне твердили: «Сделай книгу». Вот я и сделала.
Думается мне, что книга стихов Ольги Чегодаевой-Капабланки-Кларк – первая и, наверное, последняя на русском языке среди книг таких почтенных по возрасту авторов. Что это: шутка, эпатаж, порыв души, вдохновение, желание выразить чувства в эмоциональной форме? Стихи она писала всю жизнь, но поэтессой себя не считает. Поэзия в ее жизнь пришла как бы между прочим.
Познакомил меня с Ольгой Евгеньевной Эдуард Штейн, литературовед, автор знаменитой книги «Поэзия русского рассеяния».
– Ее биография тебя поразит, – загадочно сказал он и дал нью-йоркский адрес княгини.
– Константин Бальмонт называл меня «солнечной девочкой». Я познакомилась с ним в Тифлисе, куда он приезжал вместе с Сергеем Городецким, моим родственником. Я знаю, что в Москве живет дочь Городецкого, помню ее девочкой. Сергей Митрофанович по отношению ко мне вел себя покровительственно, он считал, что к таланту надо относиться строго, его надо воспитывать. Стихотворчеству меня учили именно эти поэты. Разве можно забыть, как однажды они на меня так накричали, что я обиделась. А все из-за строки: «Я помню: судьбу вдруг решил один взгляд», потому что в ней было три «у» подряд. Уроки Бальмонта и Городецкого прояснили мне главное: поэзия – это внутренняя музыка слова, это ритм.
Из России она уехала в 1920 году, на американском миноносце. Уехала одна. Отца – он был в Белой армии – убили. В дни революционных боев погибли почти все ее родственники – честные, благородные люди.
– Если бы моему отцу, моему деду, моему дяде предложили миллион долларов, они даже не посмотрели бы на эти деньги, не позарились бы на них. Они честно служили царю и Отечеству. Таких людей сейчас нет.
