«Она в законе…»
– Самое главное в человеческом общении – доброе слово. Оно согревает, дает надежду. Доброе слово спасало меня не раз и в лагерях. Помню, гнали нас по этапу, в лютый холод. Я выбилась из сил и в изнеможении упала на снег. Подошел конвоир. В таких случаях многие из них сразу стреляли. Но тот помог мне подняться и тихо сказал: «Мужайтесь». Я не поверила своим ушам. Неизвестно, откуда вдруг взялись во мне силы. До сих пор кажется, что именно это слово спасло меня от смерти.
Помню и барак уголовников в лагере близ станции Сивая Маска. Меня окружили женщины, потребовали, чтобы я пела. О том, что произошло дальше, я написала в одном из своих стихотворений: «Почудилось им к их горю участье. Забытая нежность… Забытое счастье…». Допела последнее слово – в бараке несколько минут стояла тишина. Наконец старшая отчеканила: «Освободите нару! Не смейте ее трогать! Она – в законе!»
Оказывается, Сименон – от нашего семена
Едва ли не чаще других своих друзей Татьяна Ивановна вспоминала Жоржа Сименона. Оно и понятно – она его «открыла» для русского читателя.
– Горжусь тем, что была первой переводчицей его на русский язык. Мне нравится, что Мегрэ почти всегда отыскивает истинного виновника преступления. Я знаю Сименона с 30-го года. Однажды он рассказал мне такую легенду. Это случилось, когда русская армия изгнала наполеоновские войска за пределы России и продолжала войну в Европе. После боев под Льежем один русский солдат занемог и остался на ферме у бельгийского крестьянина. Дочь фермера выходила его. И звали солдата Семен. Отсюда якобы и произошла фамилия Сименон. Но когда Жорж в очередной раз говорит мне: «Люблю Россию», – знаю, что легенда здесь ни при чем. Просто писатель рано остался без отца. Его мать, спасаясь от нужды, сдавала комнату русским студентам, обучавшимся в Льежском университете. От них Сименон впервые услышал русскую речь и раньше, чем с французской, познакомился с русской литературой. Полюбил Гоголя, Достоевского, но особенно близок ему стал Чехов.
Несколько раз Татьяна Ивановна ездила в гости к Сименону в Швейцарию. В одном из писем он ей писал: «Хочу непременно сказать вам и повторить снова и снова, что в нашем домике в Лозанне вы дали настоящий концерт высокого мастерства и очень волнующий. Вы владеете гитарой, как профессионал, голос ваш берет за душу… Своими песнями вы передаете заложенную в них грусть и глубину. Именно после встреч с вами мне хочется узнать вашу страну всю целиком».
Апрель 1987 – май 1991
Мучительная смерть в одиночестве
Хочу привести свидетельство друга Татьяны Ивановны, аккомпаниатора-гитариста Сергея Чеснокова о том, как трагически заканчивалась жизнь этой удивительной женщины, свидетельницы многих событий XX века.
– Ее дочь Алена, человек не совсем психически здоровый, закрыла от друзей, от всего мира некогда открытый для всей Москвы дом Татьяны Ивановны. Запрет распространен был и на телефонные звонки. Татьяна Ивановна спала без постели, в голоде и грязи, больная коксартрозом, немощная, отгороженная от всего мира, фактически похороненная заживо. С потрясающим мужеством и смирением переносила она эти ужасные условия. Мы, близкие ей люди, ничего не могли сделать, у нас не было ни юридических, ни врачебных, ни материальных возможностей спасти ее, переломить ситуацию. В отчаянии мы обращались ко многим. Но все попытки помочь разбивались о дверь и окна, наглухо запертые полусумасшедшей ее дщерью. Той самой, которую она воспела в своих дневниках и песнях.
…Нет на свете женщины, которая приносила людям радость и тепло. Но доброта и нежность не исчезают. Они среди нас, «в людском общежитье», в противоборстве с судьбой и печалями – навсегда.
2000
«Я становлюсь знаменитой…» (из дневников Т. И. Лещенко-Сухомлиной)
Из двух томов воспоминаний Татьяны Ивановны я выбрал лишь некоторые записи, которые, как мне показалось, наиболее точно и тонко, а главное, увлекательно и с юмором, показывают наши добрые дружеские отношения.
5 апреля 1987 года
Приезжал поэт Петя Вегин, которому я сказала, что хочу продать книжечки авангардистов «Садок судей», «Молоко кобылиц», «Трое» (памяти Елены Гуро), и вот он направил ко мне своего приятеля, одного из редакторов «Огонька» Феликса Медведева. Приехал молодой человек, посмотрел книги, сказал, что даст ответ через день. Я показала ему мои стихи. Он прочитал штук шесть-семь и задумчиво заявил: «О вас надо написать статью», – к моему большому удивлению.
16 апреля
Маша Айги (жена известного поэта Геннадия Айги. – Ф. ТУГ.) приехала ко мне помочь мыть окна перед Пасхой… За этим занятием застал ее Феликс Медведев, специально приехавший, чтобы поговорить с ней об Айги, ее бывшем муже, чувашском поэте, которого перевели французы и итальянцы. Его стихи мне чужды, надуманные и неинтересные, но Маша называет их сложными и находит их гениальными. Феликс решил напечатать их в «Огоньке».
21 апреля
…В четверг поеду с Феликсом куда глаза глядят. В какой-то, как он выразился, интересный дом. Поеду с гитарой и буду петь.
26 апреля
Мне хотелось бы суметь описать эту нашу поездку, но боюсь, что это мне не под силу. Я делаю записи для собственного удовольствия, чтобы вспомнить и пережить снова… Так вот, 24-го Феликс заехал за мной и еще за двумя пожилыми персонами, и на грузовом такси мы помчались в городок Киржач, рядом с которым, как рассказывал по дороге Феликс, погиб космонавт Юрий Гагарин. В машине, как организатор поездки, Феликс сказал, что центром всего концерта будет Татьяна Ивановна, потому что о ней готовится публикация в «Огоньке». «Расскажете нам о своих встречах со знаменитыми людьми, ведь вы многих знали», – сказал Феликс. Я начала со встречи именно с Юрием Алексеевичем Гагариным, что было очень к месту. Рассказала еще и о Маяковском, о Николае Тихонове, о Жорже Сименоне, о своем муже скульпторе Цаплине…
На сцене Феликс подал мне мою гитару, представив меня знатоком старинного русского романса, но я устала и сказала, что петь не буду… В конце мы все вышли на сцену, ответили на записки, и нас повезли ужинать. Я проголодалась и с огромным удовольствием съела обильный вкусный ужин. Концерт нас всех подружил. В Москву мы приехали в первом часу ночи.
10 мая
Разбирая полки шкафа с книгами, наткнулась на свои мемуары, которые много лет не трогала. Прочитала наугад про лагерь по другую сторону реки Воркуты, про сочельник и про убийство бригадира Тимоши – уверена, что если после моей смерти мемуары будут напечатаны, я стану знаменитой, ибо они написаны так искренне и живо, что воистину воскрешают черты той «жизни»… Если бы я в Женеве согласилась на предложение швейцарского издательства, то уже была бы «знаменитой» и получила бы много денег. А мне все равно! Не хочу в чужой стране печатать, хочу на родине. Да, это особая вещь – чувство родины. Возможно, оно есть не у всякого… У меня оно очень глубокое.
