Нахмуренно притих…
Уж он давно не молод,
А смолоду был лих!
Потом он был уютным,
Разлапистым селом.
Потом – кроваво-смутным
Джугаем за углом.
Стоит он, ощетинясь
И злобу затаив.
Из кубов и из линий
Надменно некрасив.
Смотрю в ночные окна
И тени в них ловлю.
И мне противно очень, что я его люблю.
1979
Вьюга
За окном вьюга сугробы,
Да, ах сугробы намела.
За окном не верят в Бога,
И деревья, как метла.
За окном чернеет в поле —
Может, кто-то там замерз…
А кругом поля да воля,
Воля, вьюга на сто верст.
Чтоб застыли злые лужи,
Слез моих о нем вода,
Выйти в поле, в вьюгу, в стужу
И замерзнуть завсегда.
Мне не жалко. Мне не жалко.
Я все знаю наперед.
Я теперь, как в поле палка.
Но ведь боль моя пройдет.
Все пройдет… Но сердце гложет
Эта вьюга, эта мгла!
Бедный, бедный… Он не может Так любить, как я могла.
1946
До сих пор чувствую себя виноватым за то, что загруженный актуальными публикациями о героях перестройки, о «текущем моменте», я не написал о Татьяне Ивановне в журнале «Огонек». Все откладывал и откладывал… А она так мечтала об этой публикации! И тогда Т. И. придумала необычный ход: сочинила «воображаемое интервью», сама задавая себе вопросы от моего имени. Текст этого шутливого по форме и трагического по содержанию интервью сохранился в моем архиве.
Спустя почти тридцать лет привожу фрагменты разговора Татьяны Ивановны Лещенко-Сухомлиной с самой собой.
Воображаемое интервью
Если гора не идет к Магомету – Магомет идет к горе. Феликс Медведев сам сказал мне: «О вас надо писать», – и исчез, получив государственную премию. Сейчас он проходит через испытание славой. Выдержит ли он этот беспощадный экзамен? Гм… Приходится мне самой давать себе интервью.
Итак:
Ф.: Татьяна Ивановна, вас называют «знатоком русского романса». Какую роль играла музыка в вашей жизни?
Т. И.: Главную. Могла бы сказать: «Моя жизнь прошла под музыку». Первое в жизни воспоминание – музыка. Мать – великолепная пианистка. Отец играл на скрипке и на гитаре. Оба пели. И бабушка. И я сама пела с детства. Музыка – и еще ветер.
Ф.: Почему ветер?
Т. И.: Главные события жизни для меня всегда связаны с ветром. Объявление войны 14-го года: дул шквальный ветер, обрывал листья, во все стороны летели брызги фонтана в нашем саду в усадьбе отца в Пятигорске. Революция 17-го года: страшная метель в Москве. Ночью ветер завывал в печке дортуара Екатерининского института, где я училась. Ураганный теплый ветер в лагере заключенных в Воркуте в день объявления смерти Сталина, снежные вихри, но ветер, несущий с собой весну. И надежды…
Ф.: Где же прошло ваше детство?
Т. И. – Мы с моим братом Юрием – близнецы, но очень разные, родились в Чернигове. Трехмесячных нас увезли в Петербург. Потом – Москва. Отец был агроном, мать пианистка. Трудовая интеллигенция.
Ф.: А ваш брат-близнец?
Т. И.: Юра был несравненно умнее, талантливее меня. Он был храбрый и сильный, очень серьезный. Часами сидел за роялем. Читал в 12–13 лет Шопенгауэра, Локка… В 18-м году в Пятигорске – мы той осенью не вернулись в Москву, – когда белые наступали на Минеральные Воды, Юра записался в Красный Отряд Боевой Молодежи. Тогда комсомола еще не было. Юра был за Ленина. Наши родители не были революционерами, но, как почти вся интеллигенция в то время, были против царизма. Юра в январе 19-го года ушел сражаться с белыми и в ту же ночь был убит под станцией Скачки близ Пятигорска. Много лет я не могла говорить о гибели Юры, произнести этого не могла. В бумагах отца сохранились об этом документы от Красной Армии. Я передала их в наш архивный фонд Сухомлиных в отдел рукописей Библиотеки имени Ленина.
У Юры был абсолютный музыкальный слух. В 12 лет он играл сонаты Бетховена, этюды Скрябина, сюиты Баха. Вот Женя Кисин своей игрой напомнил мне игру Юры. За месяц до смерти Юра сказал мне: «Я словно прожил уже долгую жизнь, и мне не страшно умирать…» Стояла осень, мы ходили за молоком в станицу… Юра опекал меня, предостерегал, защищал. Всегда правду говорил. Ничего не боялся…
Ф.: А вы?
Т. И.: Я привыкла с детства правду говорить. За вранье нас строго наказывали. А вот боюсь очень многого.
Ф.: Почему вы уехали за границу?
Т. И.: Я вышла замуж. Без ума влюбилась в одного молодого американца, а он – в меня. Я была совсем юная. Мы зарегистрировались в ЗАГСе к ужасу моей семьи… И уехали с Беном в Нью-Йорк, – я в уверенности, что вернемся в Москву, где и будем всегда жить. Шел 24-й год…
Я часто мысленно скользила по поверхности, жила скорее воображением, чем реалиями. Но что-то словно защищало меня в жизни, а передряги были всякие… Что-то удерживало на краю соблазнов, опасностей, духовной гибели. Я ведь прожила долгую, очень многообразную жизнь.
Ф.: Вы, кажется, были знакомы с разными знаменитыми людьми?
Т. И.: Я знала Маяковского. Поэтов Николая Тихонова, Луи Арагона… Талантливейшего скульптора Дмитрия Цаплина. Он был несколько лет моим мужем, он отец нашей дочери. Дружна и по сию пору с Жоржем Сименоном. И еще… я никогда не чувствовала, не сознавала, что они «знаменитые»… Так случалось само собой…
Ф.: А где и как вы работали?
Т. И.: Я пела. Переводила книги с французского и английского. Писала стихи, песни, рассказы, музыку к своим песням – но это у меня в «ящике». А на Воркуте в лагере делала разную работу, подчас самую грязную и тяжелую, не думая о том, что она грязная и тяжелая.
Ф.: А что вы больше всего цените в жизни?
Т. И.: Искусство. Творческое начало в людях. И, конечно, доброту, благородство души, бескорыстие, дружбу. Жизнь люблю. Радуюсь жизни.
Ф.: Не боялись бедности?
Т. И.: А я всегда ощущала себя богатой, даже когда за душой ни гроша не было. Но я знала, что всегда могу себе на хлеб заработать: умею шить, переводить, не гнушаюсь никакой посильной работы. Люблю работать. Хочу сделать как можно лучше – ведь это всего интереснее!
Ф.: Ваше самое сильное впечатление.
Т. И.: Анна Павлова, балерина. Гений! Ее появление на сцене – как электрический шок, а за ним наступало счастье. И еще: случайная встреча с Юрием Алексеевичем Гагариным. И встреча с благороднейшим человеком, вернувшим мне утраченное ощущение счастья, – Василием Васильевичем Сухомлиным… Но об этом когда-нибудь после…
Ф.: Как мыслите себе идеальный отдых?
