На эту тему расскажу одну историю. Однажды у нас дома, это было много лет назад, раздался телефонный звонок. Сообщают, что в Большом театре проводится опись имущества и что нашу квартиру в связи с этим должен посетить следователь. В ужасе звоню директору Большого театра Славе Лушину. Он спокойно отвечает: «Да, действительно, такая-то дама у нас проводит следствие». Что делать? Какие чужие вещи можно найти в нашей квартире? В смятении готовлюсь к встрече. Приходит дама с огромным тортом. Я в недоумении — при чем здесь дефицитнейший в те времена торт? «Гостья» извещает, что в театре пропали какие-то люстры и цель ее визита — посмотреть, не висит ли исчезнувшая люстра в квартире заместителя министра культуры, курирующего Большой театр. Какая-то гоголевская сцена: к нам нагрянул ревизор! Естественно, ничего не обнаружив в нашем доме из реквизита и имущества Большого, следователь покинула квартиру. Как я ни отказывалась, торт остался у нас. Но своих домашних я на всякий случай предупредила: «К этому «дару данайки» не прикасаться» и выбросила торт на помойку. Вы, Феликс, улыбаетесь, а нам тогда было не до смеха, я испугалась: вдруг нас хотят отравить…
И в квартире Фурцевой я не видела особо дорогих вещей, бросавшихся в глаза, какой-то роскоши. В ее доме меня ничего не поразило. Наоборот, для советского министра жилье выглядело бедновато. Да, одевалась красиво, элегантно, это я подтверждаю, но дорогих украшений Фурцева никогда не носила.
В те времена преподнести подарок чиновнику, начальнику было не просто. А принять — считалось почти позором. Подарков, которых можно было бы назвать взяткой, все очень боялись. Я знаю очень хорошо, что Василий Феодосьевич никогда не принимал подарков от людей, которые от него могли зависеть…
— Разговор на эту тему очень актуален сегодня, в эпоху сплошной коррупции, которую ни Медведев, ни Путин не могут победить.
— Я уже рассказывала про нашу семью, про дядю, про отца, руководителей республик, первых лиц. Не помню никаких роскошных вещей в квартире. А семья Микояна, в которой я жила? Вы не поверите, у них в доме тоже ничего особенного не было. Мебель, вещи, кровати, посуда — все казенное. Сегодня и про эту семью гуляют легенды. Например, получают ли наследники главного советского комиссара по продовольствию отчисления за «микояновскую» колбасу? Точнее, за бренд, как теперь говорят. Насколько мне известно, во всяком случае, до 90-х годов, никто не мог и подумать, чтобы получать какие-нибудь дивиденды от использования имени, чего там говорить, выдающегося хозяйственника страны. Буквально недавно одна армянская русскоязычная газета сообщила, что корреспондент, побывавший в квартире невестки Анастаса Ивановича Микояна (к тому же еще и мамы знаменитого музыканта Стаса Намина), был удивлен, что она живет в небольшой квартирке. А в советские времена у абсолютного большинства людей, занимавших государственные посты, внутри сидело чувство страха: ни в коем случае не взять казенное, не воспользоваться государственным, не переступить дозволенное…
— Вроде бы убедительно, Нами. Но вы же знаете, как трудно избавиться от прилипшего ярлыка, от замшелой сплетни, навета.
— Любая биография выдающегося человека и при жизни, и тем более после смерти обрастает всякого рода небылицами. О пустом же, ничтожном человеке ничего не скажешь…
Екатерина Алексеевна была весьма щепетильна. Я уверена, если бы ей понадобилась какая-то сумма, она могла бы обратиться к кому угодно из тех людей, с кем дружила. К Наде Леже, например. Знаю, что она одалживала у Людмилы Зыкиной, когда нужны были деньги на строительство дачи, но позже долг вернула…
Да, подарки Фурцевой преподносили, но только в качестве знака расположения к ней. Например, Родион Щедрин подарил какую-то брошь, оговорившись, что этот подарок не ей, а дочери Светлане. Но это не те подарки, которые можно назвать взятками.
«Прямо из аэропорта Слава поехал на могилу Шостаковича»
— Я уже говорила, что Фурцева старалась общаться с выдающимися музыкантами в неформальной обстановке. Я помню ее вдохновенное выступление на юбилейном банкете Арама Хачатуряна в 1973 году. Запомнилось его семидесятилетие, которое отмечалось в зале гостиницы «Советская». Столики были накрыты на четверых, так получилось, что рядом со мной оказались не очень знакомые люди. Заметив мой грустный взгляд, подошел Ростропович. Разговорились. Почему-то речь зашла о смерти: «Ты боишься смерти? Что ты, там столько своих, это совсем не страшно!» До сих пор помню его интонацию.
Так получилось, что я встречалась с ним в разных жизненных ситуациях. У нас были общие друзья. Слава в детстве учился с моим первым мужем Алешей, позднее имел деловые контакты со вторым мужем, мы регулярно встречались на концертах. Он заходил к нам домой, рассказывал о гениальном хирурге из Кургана Гаврииле Илизарове, которого тогда затирали московские коллеги, не давая ходу его методам лечения. Слава уговорил поехать лечиться в Курган Шостаковича, у которого тогда болели ноги. Дмитрия Дмитриевича смотрели врачи из разных стран, но помочь великому музыканту так и не смогли. В Кургане он поправился и уже без посторонней помощи поднимался по лестницам. По просьбе Ростроповича Илизаров разрешил поставить в палату знатного пациента пианино.
Когда Ростропович уехал за границу, я не верила, что мы еще когда-нибудь встретимся. Первый его приезд на родину после долгих лет эмиграции был огромной радостью. В Шереметьево Славу встречал на машине мой сын Стас. Они позвонили мне и сказали, что Слава едет сразу на Новодевичье кладбище, чтобы посетить могилу Шостаковича. Это недалеко от нашего дома, так что со Славой после долгих лет разлуки мы встретились у входа на кладбище…
…Хотя серьезную трещину во взаимоотношениях властей с Ростроповичем и Вишневской вызвало проживание у них на даче Солженицына, насколько я знаю, Екатерина Алексеевна по-прежнему продолжала относиться к ним по-дружески.
В начале 1974 года создалась пренеприятная ситуация с записью «Тоски» на студии грамзаписи «Мелодия». Вишневская и Ростропович попросили Екатерину Алексеевну дать им возможность записать оперу наравне с другой группой солистов Большего театра, уже начавших запись. Фурцева, посчитав это целесообразным и заручившись согласием Демичева, дала указание фирме «Мелодия». Вдруг звонит Вишневская: запись велено прекратить. Кем? Когда? Тут же истеричный звонок Демичева: у него находятся Ростропович и Вишневская, он при них просит Фурцеву уладить конфликт. Уладила. Прошло три дня, раздался новый звонок цековского куратора — с металлом в голосе он требовал запись «Тоски» прекратить — в этот раз у него находилась группа других исполнителей. Екатерина Алексеевна гневно возражала, но собеседник был непреклонен. Так невнятный, бесхарактерный человек переполнил «чашу терпения» четы Ростроповичей. С этой проблемой они пришли к Кухарскому. Разговор был нелегким, Вишневская заявила, что, если в Советском Союзе даже секретарь ЦК партии не верен своему слову, им, всемирно известным музыкантам, в этой стране делать нечего.
Насколько я помню, именно от Кухарского они узнали о согласии соответствующих инстанций на их длительные гастроли за границей.
