Я чувствовал, что борьба неравная и маме не справиться. Через неделю у нее случился сильный сердечный приступ. Врач сказал, что, если я хочу, чтобы мама осталась в живых, она должна немедленно прекратить борьбу с сильными мира сего и не идти им наперекор.
И мама сдалась».
Я спросил Адриана Васильевича, что послужило причиной такого отношения к его маме, выдающемуся деятелю культуры?
«Прежде всего, — ответил Рудомино. — чиновников министерства, включая Фурцеву, раздражал дух интеллигентности всего коллектива библиотеки, куда культурная Москва приходила, как в свой дом. Гвишиани-Косыгина была просто чиновницей, имеющей отдаленное отношение к библиотечному делу, к иностранной литературе. С ее приходом духом библиотеки стала казенщина и партийность.
Но, вы удивитесь, началась эта драма много десятилетий назад. Причина — чисто бабья. Как-то во время войны мама оказалась на приеме у Фурцевой, тогда первого секретаря Фрунзенского райкома партии. Вернувшись домой, мама рассказала, смеясь, что на ней и на хозяйке высокого кабинета были надеты одинаковые платья. Мама только улыбнулась, а Фурцева разозлилась. Такая реакция маму очень удивила. Конечно, вышло все чисто случайно из-за того, что их обшивала знаменитая тогда портниха Александра Сергеевна Лямина.
С тех пор райкомовский секретарь, а потом министр культуры относилась к маме почти враждебно».
«Сил больше нет…»
Сергей Михалков говорил, что Фурцева далеко не все понимала и, не понимая, выносила подчас нелепые решения. Он вспоминал, к примеру, ее выступление в Ленинградском театре комедии, где шел острый, очень смешной сатирический спектакль драматурга Даля «Опаснее врага». Ленинградские партийные власти были недовольны театром, хотели спектакль запретить. Послушная печать уже поспешила его осудить. Разгорелись страсти. Потребовалось вмешательство министра.
Приехала Екатерина Алексеевна, посмотрела спектакль, собрала театральный актив.
— Главная ошибка театра, — заявила она собравшимся, — состоит в том, что роли отрицательных персонажей в этом спектакле были поручены лучшим актерам. Этого не надо было делать. Надо заменить актеров!
Этот эпизод стоит в ряду аналогичных нелепостей вроде запрещения актеру, игравшему в кино роль Ленина, сниматься потом в фильме в роли Николая Второго.
«И все же, — отмечал Михалков, — Екатерина Алексеевна, учась на ходу «править» советской культурой, старалась прислушиваться к советам профессионалов. При этом могла отстоять и разрешить к показу тот или иной спектакль, вызывающий сомнения у цензуры и партийных инстанций, поддержать награждение творческого работника вопреки мнению партийного руководства его организации. Как член коллегии министерства я принимал участие в заседаниях коллегии и наблюдал разные ситуации».
Однажды в своем кабинете Екатерина Алексеевна со слезами на глазах по-человечески призналась:
— Понимаете, Михалков, сил больше нет! Ничего не могу «в верхах» пробить. Раньше могла, а теперь не могу! Не слушают! Не хотят понимать!
Портрет Гирингелли
— Я слышал, что в Екатерину Алексеевну долгие годы был влюблен далеко уже не молодой директор театра Ла Скала. Об этом служебно-дружеском романе до сих пор ходят разные толки. Светлана показывала мне портрет Фурцевой, который заказал итальянскому художнику ее воздыхатель. Несколько лет назад вышла книга, в которой муссируется тема их взаимоотношений. Что вы можете сказать по этому поводу?
— В 1964 году по приглашению Фурцевой в Москву впервые приехал театр Ла Скала. Директор театра Антонио Гирингелли был в восторге от гастролей в Москве, а также от советского министра культуры. В прошлом фармацевт, богатый человек, меломан, он долгие годы просто из любви к музыке помогал театру. Затем муниципалитет Милана предложил ему стать директором Ла Скала, и он оставался им до конца своих дней.
В Екатерине Алексеевне он разглядел ее истинное лицо, заметил редкое сочетание красоты, ума, решительности и мягкости. И конечно, желание сотрудничать: вскоре Большой театр отправился на гастроли в Италию, а на стажировку в Миланский театр стали ездить наши молодые талантливые певцы.
В течение десяти лет Гирингелли испытывал к Екатерине Алексеевне особые чувства. Наверное, он видел в ней прежде всего интересную и незаурядную женщину, а потом уже министра культуры. До конца жизни Фурцева получала от него знаки внимания — цветы, милые венецианские кукольные фигурки.
Вы правы, он так боготворил Екатерину Алексеевну, что заказал ее живописный портрет.
Только в четвертом варианте художнику удалось создать образ красивой, обаятельной женщины и государственного деятеля одновременно. Этот четвертый портрет и послали министру культуры СССР с сопроводительным письмом Людмилы Лонго, жены секретаря Коммунистической партии Италии Луиджи Лонго, переводчицы и помощника Гирингелли:
«Милан, 6/V-74 г.
Уважаемая Екатерина Алексеевна!
На сей раз доктор Гирингелли попросил меня быть посредником между ним и Вами.
Как Вы, может быть, помните, он давно мечтал заказать Ваш портрет. Он собирал Ваши фотографии, поручал различным художникам по ним написать портрет. И все ему не понравились. Только теперь, как ему кажется, что-то получилось.
Теперь он хотел бы поднести этот портрет Вам по случаю приезда Ла Скала в Москву в память о многолетнем сотрудничестве, о дружеских отношениях и о той любви и симпатии, которые он всегда испытывал к Вам. Но он очень боится, как бы Вы на него не рассердились за смелость, и поэтому поручил мне попытаться выяснить Ваше отношение.
Я попросила его сделать фотографию с портрета, которую посылаю Вам. Могу засвидетельствовать, что сам портрет лучше фотографии.
Дорогая Екатерина Алексеевна, если Вы согласитесь принять его портрет, то дайте мне, пожалуйста, знать об этом, и я обрадую старика.
Если можно, то ответьте, пожалуйста, мне сразу еще и потому, что доктор сомневается до сих пор, ехать ли ему в Москву со «Скалой» или нет. А как Вы считаете, его присутствие с театром было бы для нас желательно?
Сердечный привет от всей нашей семьи.
С уважением Люда Лонго».
Гирингелли при любой возможности посылал на могилу Фурцевой роскошную розу. Муслим Магомаев вспоминал, что один раз он выполнил эту трогательную просьбу директора Миланского театра.
Еврейский вопрос
— С «легкой» руки Сталина в 30—40-х годах в обществе стал муссироваться так называемый еврейский вопрос, а государственная идеология начала «попахивать» антисемитизмом. Среди наших знаменитых музыкантов, артистов и писателей было немало людей еврейской национальности. Любопытно, как Фурцева к этому относилась?
— Она к этому никак не относилась. Я думаю, ее этот вопрос совершенно не волновал. Екатерина Алексеевна прежде всего видела в человеке его талант. К примеру, обожала и Давида Ойстраха, и Эмиля Гилельса, много сделала для приезда на родину Марка Шагала, помогала в организации выставки художника.
