— Работая над книгой о Фурцевой, я, конечно же, знакомилась с ее архивом. Среди множества книг и документов находятся книги и Сержа Лифаря с теплыми надписями Екатерине Алексеевне. На одной из них, «Дягилев и с Дягилевым», изданной в Париже в 39-м году, написано: «Прошу Вас прочесть мое сказание о Русской культуре на Родине и в Зарубежье, о «Чуде» Дягилева и его «Русских балетах», переродивших театральную эстетику Запада». Книги для Фурцевой Лифарь передал с Ольгой Лепешинской. Ольга Васильевна рассказывала, что он написал короткую записку, в которой просил Лепешинскую бережно отнестись к книгам, предназначенным Екатерине Алексеевне. Балерина до конца жизни хранила автограф великого танцовщика в медальоне.
Фурцева, бывая в Париже, встречалась с известным балетмейстером, можно предположить, что они обсуждали и приезд Лифаря в Москву, ведь Екатерина Алексеевна старалась, чтобы русские эмигранты участвовали в культурной жизни своей родины, тем более такие мировые звезды, как Серж Лифарь. Поэтому я не думаю, что лично Фурцева не пустила Лифаря в Москву. Наверняка этот вопрос обсуждался выше, в ЦК. А решение спустили уже в министерство.
Что ж, до слез обидно, что порыв нашего соотечественника, чье имя и талант признавали во всем мире, не нашел ответной реакции у него на родине. И теперь-то уж не так важно, кто именно сказал: «Не пущать!» Важно другое: страной правили необразованные, малокультурные, идеологически зомбированные чиновники, из-за которых наша страна на многие годы отстала от мировой цивилизации.
«Почему на вашем лице не видно косметики?»
Министр культуры СССР позирует английскому художнику
Фигура Фурцевой, особенно в последние два десятилетия, стала почти мифической. О ее жизни и трагической судьбе созданы кино— и телефильмы, пишутся романы и воспоминания. Но при этом открываются все новые и новые факты ее интересной и насыщенной жизни. В 2008 году, получив на рецензию в одном издательстве книгу о советском разведчике, я обнаружил довольно яркий сюжет, связанный с Екатериной Алексеевной. Речь шла о художнике-портретисте по фамилии Уард, который был весьма известен в Лондоне, но о котором мало кто знал в Москве. Этот Уард и впрямь слыл не бездарным художником. Его заказчиками были, среди прочих, премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан и сэр Уинстон Черчилль.
Летом 1961 года в Англию с кратким рабочим визитом прибыла министр культуры СССР Екатерина Фурцева. Прослышав об этом, господин Уард упросил своих высокопоставленных друзей устроить ему встречу с советским министром. «Мне необходимо написать ее портрет, — твердил он. — Русский министр-женщина позирует мне!»
В те далекие годы о личной жизни советских руководителей писать было не принято. А уж тем более рисовать их портреты с натуры.
Надо сказать, что другом рисовальщика был сотрудник советского посольства. Он-то и пообещал Уарду аудиенцию с Фурцевой. Для того чтобы осуществить эту полуфантастическую затею, дружок, забыв о протоколе, пробрался в апартаменты Фурцевой. Такого нахальства и бесцеремонности министр не ожидала. Не дожидаясь разноса за нарушение субординации, гость выложил Фурцевой аргументы в пользу приема ею «известнейшего английского художника». Одним из аргументов было его заверение, что руководство советского посольства в лице посла Солдатова активно поддерживает эту идею, хотя все это было блефом.
Фурцева сдалась: «Хорошо, приводите своего англичанина. Пусть рисует. Только я смогу уделить ему не более пятнадцати минут».
В назначенный час Уард появился в здании посольства СССР. Его провели в апартаменты Фурцевой, которая, расположившись в кресле у окна, разрешила художнику начать сеанс.
Уард рисовал на бумаге, время от времени задавая Екатерине Алексеевне вопросы типа: «вы первый раз в Лондоне?», «как вам здесь нравится?», «вы любите живопись?», «как вы относитесь к модерну?», «вы прекрасно выглядите — как вам это удается?», «занимаетесь ли вы теннисом?», «почему на вашем лице не видно косметики, а на шее драгоценностей?..»
Фурцева кратко отвечала, а через четверть часа повелела: «Ну-ка, дайте мне взглянуть. Недурно. Мне кажется, я похожа».
— Не забудьте прислать публикацию моего портрета в газете ближайшей почтой, — сказала Екатерина Алексеевна. — И приезжайте в Москву, я буду рада продолжить знакомство. Кстати, возможно, и Никита Сергеевич согласится вам позировать, — бросила она на прощание то ли в шутку, то ли всерьез.
На другое утро свежий номер «Дейли телеграф» мгновенно разлетелся в киосках.
Фурцева: Pro et Contra
Марецкая или Орлова? Кто «первее» — рассудила Фурцева
В театральном мире известна коллизия между народными артистками СССР Верой Марецкой и Любовью Орловой, работавшими в Театре имени Моссовета. Последняя работа Орловой в театре в заглавной роли в пьесе Джона Патрика «Странная миссис Сэвидж» вызвала огромный интерес зрителей. Эту же роль играла и Вера Марецкая, вошедшая в роль довольно неожиданно, но быстро ее освоила. Марецкая играла с упоением, с блеском.
Эта роль оказалась тоже ее последней ролью. Но в театре существует неукоснительный закон: строгая очередность участия в представлениях. Это вопрос дисциплины и этики. Марецкая — «хозяйка театра» — при ее особых отношениях с главрежем, сыграла… семь раз подряд.
Это было беспрецедентно. Перед Орловой, которая как бы была «задвинута» Марецкой, даже не сочли нужным извиниться. Встревоженная, она звонила в театр, но никакого вразумительного объяснения не получала. Наконец, чувствуя себя глубоко оскорбленной, она заявила, что вынуждена будет обратиться на самый верх. «К кому это, на самый верх?» — спросили ее коллеги. «Я позвоню министру культуры Фурцевой».
Но далее загадка — позвонила или не позвонила, встречалась с министром или нет, но угроза подействовала, ее снова выпустили на сцену в роли миссис Сэвидж.
Кстати, вскоре две знаменитые «конкурентки» оказались в Кунцевской больнице, правда, в разных отделениях, и Марецкая через медсестер передавала Орловой приветы. Орлова не отвечала. Вскоре она умерла. В день ее похорон, в холодный январский день 1975 года, Марецкая была тяжело больна, но с высокой температурой приехала в театр до начала панихиды и долго стояла перед открытым гробом. О чем думала она тогда — о ревности, о вечности, о том, как трудно выживать и быть всегда первой в искусстве, а, может быть, она все же вспоминала Екатерину Алексеевну, которая, быть может, не всегда, но искренне старалась быть, а не казаться справедливой.
(Из книги И.Фролова «Любовь Орлова»)
* * *
Смешно о детстве, романтически — о юности
Многие знавшие Фурцеву считают, что она довольно быстро освоила роль трибуна. Откуда в ней прорезался ораторский темперамент, умение достойно держаться на сцене или на трибуне, трудно сказать, но скорее всего она и здесь очень старалась. Недаром ходит легенда о том, что дикции она училась у Веры Марецкой. Так вот, одно из первых заметных выступлений Екатерины Алексеевны было в Академии общественных наук в 1955 году. Тогда она работала секретарем Фрунзенского райкома партии. Вот свидетельство очевидца: «На сцену вышла стройная, красивая, молодая женщина. Все обратили внимание на то, что она не разложила на столе листки бумаги, а сразу стала говорить, импровизировать. Начала просто: немного о себе, смешно о детстве, романтически о юности. О том, что не думала, что будет когда-нибудь выступать в этом красивом зале перед серьезной аудиторией. Потом перешла к обсуждению работы райкома. Вроде бы сменила тему, но опять говорила естественно, без занудства, с юмором. А ведь разговор серьезный — о том, как жить дальше. Перешла на разговор о стране, о послевоенном периоде, о промышленности, строительстве, об образовании, о многом другом. И во всем выступлении рефреном звучали слова о том, что нам надо сделать страну самой сильной, самой передовой.
