С трудом осознав, что она все же не в Питере, а небольшом городке Тоннер в семнадцати километрах от Муляна, Алёна заплатила за полчаса пользования Интернетом и села к компьютеру. Набрала в искалке «Patrie Gérard» – и натурально открыла рот, увидев, что выдала система. 103 000 ответов! Но ей тут же пришла на память популярная русская пословица: «Федот, да не тот». Некто по имени Патрик Жерар оказался писателем, который достиг грандиозной популярности за последние три года, выпуская роман за романом, причем один скандальнее другого.
Алёна, сама, как известно, писательница, автор пары десятков детективчиков, почувствовала мимолетный укол ревности, какой непременно ощутит всякий не слишком успешный литератор, услышав о сногсшибательной популярности собрата, не побоимся этого слова, по перу. Ревниво поджимая губы, она не сдержала любопытства и открыла одну восторженную рецензию. Прочитав, что Патрика Жерара сравнивают с Уэльбеком, она вздохнула свободнее – и более рецензий читать не стала. Рассеянно пробегая по списку ответов на свой запрос, она вдруг осознала, что обратилась к помощи Всемирной паутины совершенно напрасно. Патрик Жерар – тот, который был ей нужен, – умер в 1985 году. Или погиб. По мнению Алёны, он именно погиб. Конечно, компьютеры тогда уже были, даже персональные. Были и в СССР, а во Франции гораздо в большем количестве, однако такой привычки – качать в Сеть и из Сети все, что надо или не надо, – тогда еще не существовало. Паутина еще не оплела весь мир (ко благу его или нет, тут можно спорить), однако Алёна точно знала, что, доживи Патрик Жерар хотя бы до 1995 года, картина ей в поисковике открылась бы совершенно иная. Она пробовала формулировать вопрос иначе, набирала при его имени слово l’historien – историк, набирала также рядом фамилию Жерарди, ставила год его смерти, но все было напрасно – снова и снова появлялся пресловутый популярный тезка-однофамилец, и в конце концов ей все это надоело, да и стена дыма вокруг Алены смыкалась все плотней. Судя по воодушевленным лицам дам, они играли – причем отнюдь не в какой-нибудь консервативный «Quake», а в пленившую в последнее время всех домохозяек игру «Ville des amazones», «Город амазонок». Другое ее название было – «Prends l’homme», в буквальном переводе «Возьми мужчину», и сказать, что добропорядочные француженки на ней свихнулись, значило ничего не сказать. В Париже игра стала национальным бедствием, а теперь вот, видать, и до бургундской глуши добралась. Интересно, в семьях несчастных курящих амазонок знают, где их мамаши и жены? Какую историю придумают они в оправдание своего долгого отсутствия?
И тут словно прошумело что-то за спиной Алёны. Ощущение было такое, будто ветер прогнал за спиной охапку сухих листьев. Она даже оглянулась, но оказалось, что хозяйка салона всего-навсего включила климатизёр, в смысле кондиционер, на полную мощность. Алена уже приподнялась над стулом, собираясь встать и уйти, как вдруг два слова из тех, что только что порознь мелькали у нее в голове, оформились в пару и предстали перед ней в неразрывной связи: история семьи.
Ну конечно! Жоффрей ведь упоминал, что Патрик писал истории семей. И его случайно заинтересовала история семьи Жерарди, после чего он приехал в Мулян, где с ним и случилось то, что случилось: он или умер, или погиб.
Алена мигом настучала в искалке: «Patrie Gérard, l’histoire de la famille» («Патрик Жерар, история семьи») – и через минуту «Google» сообщил ей, что результат поиска один. Единственная найденная фраза выглядела так: «Патрик Жерар… увлекся историей этой семьи», – а ссылка отправляла к интервью с профессором Филиппом Оноре, взятому у него по случаю его пятидесятилетия ровно пять лет тому назад.
Негусто, но хоть что-то. А потому Алёна поспешно кликнула на ссылку.
«Наш собственный корреспондент Мишель Леру взяла интервью у профессора Сорбонны, доктора права Филиппа Оноре, которому в прошлое воскресенье исполнилось пятьдесят. Веселый, спортивный, обаятельный, успешный, умный, талантливый мэтр Оноре, отвечая на вопросы Мишель, не уставал параллельно отвечать и на телефонные звонки: поток поздравлений не утихает! И все же интервью состоялось.
– Ваши научные труды, мэтр Оноре, читаются как авантюрный роман. Ваш интерес к истории французского права XVI–XVIII веков носит характер не столько исследовательский, сколько чисто человеческий. Мне удалось узнать, что и ваши многочисленные поклонники, профессор, и столь же многочисленные завистники и неприятели называют вас между собой Канканье. Поэтому мой первый вопрос, мсье Оноре: известно ли вам об этом и знаете ли вы причину, по которой вам дали такое прозвище?
Конечно, известно. Более того, я даже знаю, кто был моим так называемым крестным отцом, то есть кто именно дал мне прозвище. В ту пору мы с тем человеком были врагами, теперь он вполне утвердился в науке и у него нет никакого повода завидовать мне или что-то со мной делить. Поверьте, прозвище меня ничуть не напрягает, я его воспринимаю скорей как комплимент, потому что оно дано мне именно по причине легкой, если так можно выразиться, усвояемости моих научных трудов. Вы изволили выразиться, что они читаются как авантюрные романы. Это происходит именно оттого, что я строю свои исследования на примере подлинных человеческих историй, судеб конкретных людей. Все они по разным причинам были – каждый в свое время – принесены богине Юстиции. Но они не просто жертвы приговора, не просто осужденные в связи с таким-то преступлением или по такой-то статье кодекса. Они прежде всего живые люди, и, само собой, у каждого имелась причина совершить свое преступление. Другой вопрос, насколько эта причина убедительна с точки зрения человеческой морали и правосудия. Приговор и наказание меня интересуют в данном случае лишь постольку, поскольку я пытаюсь исследовать истории жизни так называемых «судебных ошибок». Я пытаюсь проникнуть в тайны тех людей, в их страдания и надежды… Я делаю эти страдания и эти надежды всеобщим достоянием – вот, наверное, оттого меня и прозвали Канканье.
– Честно говоря, такой подход к истории юстиции сложно назвать привычным.
– Ну, зато книги мои читать интересно, вы сами сказали. Что в конечном счете самое важное. Я хочу, чтобы бездушные строки истории проходили не столько через разум, сколько через сердце человека.
– Мэтр Оноре, а почему вы избрали столь нестандартный подход к истории юстиции? Как вам в голову пришло взглянуть на столь сухую и даже несколько схоластическую науку, историю юстиции, с такой нестандартной точки зрения?
Я должен благодарить за это одного моего друга. Мы вместе учились в Сорбонне: я на юридическом, он на историческом факультете. Его звали Патрик Жерар. Да, я употребляю глагол прошедшего времени: двадцать лет назад Патрик скоропостижно скончался, но я свято чту его память: ведь без Патрика не было бы того Филиппа Оноре, который сейчас сидит перед вами. Он был очень странный, очень рассеянный в быту человек, обладающий, при всей своей рассеянности, острым, въедливым умом, который сделал бы честь любому следователю. Однако Патрик не был следователем – он был историком. Причем очень своеобразным. Патрик не умел воспринимать историю как науку вообще. Он всегда говорил, что история написана кровью живых людей, причем вовсе даже не великих личностей, о которых создано много книг и исследований и которых мы считаем столпами того или иного государства. Патрик увлекался историей, если так можно выразиться, частной, камерной. Он исследовал истории различных семей. Как-то ему в руки попали документы судебного процесса, на котором ответчицей была некая Николь… К несчастью, я запамятовал ее фамилию, помню только, что она была созвучна фамилии Патрика, вполне возможно, что звали ту даму Николь Жерар».
