Холли коснулась моего запястья.
– Ты же понимаешь, что все это не так просто? Как ты всегда говорил мне, когда я казнила себя из-за Жако.
Аоифе, которой явно что-то снилось, вдруг жалобно застонала, точно брошенная всеми губная гармошка.
– Да-да, это и одиннадцатое сентября, и Буш с Блэром, и воинствующий ислам, и оккупация, и то, что Насер выбрал себе именно такую профессию, и Олив Сан, и «Spyglass», и раздолбанная «Королла», которая не желала заводиться, и трагическое совпадение, и… ох, и еще миллион всевозможных зацепок – но это еще и я. Я, Эд Брубек, их обоих нанял! Насеру было необходимо кормить семью. Это из-за меня они с Азизом там оказались… – Я задохнулся, умолк и попытался взять себя в руки. – Я действительно подсел на свою работу, как наркоман, Холли. Когда я не работаю, жизнь действительно кажется мне плоской и скучной. То, в чем Брендан вчера обвинял меня, – чистая правда. Чистая правда и ничего, кроме правды. Я… помешан на войне, я псих, которого тянет в зону военных действий. И я не знаю, что с этим делать!
* * *
Холли чистила зубы, и полоска неяркого, ванильного света упала на спящую Аоифе. Только посмотрите на нее, думал я. Какая яркая, живая и не такая уж маленькая девочка получилась из того, о чем нам поведало таинственное ультразвуковое исследование почти семь лет назад. Я хорошо помнил, как мы сообщали эту великую новость друзьям и родственникам; я помнил удивление и радость клана Сайксов и то, как насмешливо они переглядывались, когда Холли прибавила: «Нет, мама, мы с Эдом не будем жениться. Сейчас 1997 год, а не 1897-й»; и я помню, как моя мать – у которой лейкемия уже вовсю взялась за костный мозг, – сказала: «Ах, Эд!», а потом разразилась слезами, и я стал спрашивать: «Почему ты плачешь, мама?» – и тогда она засмеялась: «Я и сама не знаю!» А потом – хлоп! – и живот Холли стал быстро расти, даже пупок вывернулся наружу, и там, внутри, все время кто-то брыкался, бил ножкой; и мы часами просиживали в кафе «Спенс» в Стоук-Ньюингтон и составляли список девчачьих имен – Холли, разумеется, просто знала, как назовет свою дочь. Я помнил свое необъяснимое беспокойство во время командировки в Иерусалим, потому что в Лондоне скользко, в Лондоне грязно. Помнил, как ночью 30 ноября Холли крикнула мне из ванной комнаты: «Брубек, скорей ищи свои ключи от машины!»; помнил, как мы на бешеной скорости гнали в роддом, где Холли заживо была разрублена на куски совершенно новой, непознанной еще болью, которая называется родовыми муками; помнил, как стрелки часов отчего-то двигались в шесть раз медленнее, чем обычно; а потом на руках у Холли оказался какой-то блестящий мутант, которому она ласково говорила: «Как же долго мы тебя ждали!»; и доктор Шамси, пакистанский доктор, настаивал: «Нет-нет-нет, мистер Брубек, это вы должны перерезать пуповину, это абсолютно необходимо. Не тушуйтесь – во время своих командировок вы видели вещи и пострашнее»; а потом в маленькую палату в конце коридора нам принесли кружки чая с молоком и тарелку с питательным печеньем, и Аоифе впервые открыла для себя счастье пить материнское молоко, а мы с Холли вдруг обнаружили, что оба просто зверски проголодались.
Таким был наш самый первый семейный завтрак.
Одинокая планета Криспина Херши
2015 год
1 мая 2015 года
В Хей-он-Уай уэльские боги дождя мочились прямо на крыши, на праздничные тенты, на зонты прохожих и, разумеется, на Криспина Херши, который широким стремительным шагом направлялся по шумной, бурлящей, как сточная канава, улице в книжный магазин «Старое кино». Там он пробрался в самое нутро магазина и с наслаждением превратил в конфетти последний выпуск журнала «Piccadilly Review». А все-таки, подумал Криспин Херши, то есть я, интересно, кем на этой измученной, покрытой язвами божьей земле считает себя этот жирный тип по имени Ричард Чизмен с обхватом талии шесть футов, с обтянутыми вельветовыми штанами задом и с отвратительной курчавой, как волосы на лобке, бородкой? Этот вонючий ректальный зонд?
Я закрыл глаза, но слова из рецензии Чизмена скользили передо мной, точно «бегущая строка» со сбивающим с ног новостным сообщением: «Я изо всех сил старался отыскать в долгожданном романе Криспина Херши хоть что-то, что было бы способно развеять ужасное ощущение, будто мне трепанируют череп». Да как он смеет, этот надутый заляпанный спермой урод, писать такое, да еще и после задушевной беседы со мной на вечеринке в Королевском литературном обществе?
[158]
«Еще в Кембридже, неопытным юнцом, я как-то ввязался в кулачную драку, защищая честь Херши и его ранний шедевр «Сушеные эмбрионы», и шрам, полученный в этой драке, по сей день красуется у меня на ухе, точно орден Почета». А между прочим, кто спонсировал вступление Ричарда Чизмена в Английский ПЕН-клуб? Я. Да, я! И чем он мне отплатил? «Короче говоря, роман «Эхо должно умереть» – произведение инфантильно-претенциозное и слюняво-бессмысленное; это настоящее оскорбление и для детей, и для напыщенных и претенциозных типов, и для страдающих старческой деменцией инвалидов». Уфф! Я даже немного потоптался по останкам растерзанного журнала, тяжело сопя и задыхаясь…
Честно говоря, дорогой читатель, я бы с удовольствием просто заплакал. Кингсли Эмис хвастался, что если плохая рецензия и способна испортить ему завтрак, то уж ланч она, черт побери, ему уже не испортит. Кингсли Эмис жил в дотвиттерную эпоху
[159]
, когда рецензенты еще читали произведения в гранках и действительно мыслили независимо, а в наше время они просто выискивают в Google уже сделанные кем-то оценки. Так что благодаря Ричарду Чизмену, буквально изувечившему мой роман циркулярной пилой, эти любители чужих мнений прочтут по поводу моей новой книги, отчасти являющейся как бы продолжением «Сушеных эмбрионов», следующее: «Итак, почему «Эхо должно умереть» воспринимается как разлагающаяся куча отбросов? Во-первых, Херши просто помешан на необходимости во что бы то ни стало избегать любых клише, и в итоге буквально каждое его предложение – это нечто вымученное, истерзанно и странное, как американский разоблачитель. Во-вторых, вспомогательный фантазийный сюжет так жестко противоречит основной теме – претендующей на изображение некой Структуры Мира, – что просто читать противно. В-третьих, разве можно найти более убедительное свидетельство оскудения творческого водоносного слоя, чем выбор в качестве главного героя именно писателя?» В общем, Ричард Чизмен уже повесил на шею моему роману «Эхо должно умереть» табличку с призывом «Пни меня!», причем именно в тот момент, когда мне так необходимо было некоторое коммерческое возрождение. Сейчас ведь не 90-е, когда мой агент Хол Гранди по кличке Гиена мог запросто выбить для меня договор на пятьсот тысяч фунтов; это ему удавалось так же легко, как прочистить свой гигантский нос, больше похожий на хобот. Теперь же, можно сказать, наступило официальное Десятилетие смерти книги, и я буквально потом и кровью добываю сорок тысяч в год, преподавая в школе для девочек, а приобретение крошечного pied-à-terre
[160]
в Утремонте, богатом пригороде Монреаля, возможно, и вернуло улыбку на лицо Зои, зато у меня вызвало ощущение близкого финансового краха – впервые с тех пор, как Гиена Хол запустил в продажу «Сушеные эмбрионы». Ага, ожил мой айфон. Ну, само собой, вспомни дьявола… Разумеется, это эсэмэска от Хола: «Бодяга кончается через сорок пять минут. Где же ты, брат мой?»
