Я переключила радио с JKFM на RTE, надеясь, что там будет хоть какое-то сообщение о ситуации в Хинкли-Пойнт, но в восьмичасовых новостях об этом даже не упомянули. Пришел Зимбра и, положив голову Рафику на колени, стал смотреть, как я стригу мальчика, а Рафик тем временем гладил пса по голове. Диктор RTE прочел новости о рождениях, перечислил имена всех новорожденных, назвал вес каждого, фамилию его родителей, приход и графство. Это слушать было даже приятно. Бог свидетель, этих ребятишек ждет нелегкая жизнь, особенно тех, что родились за пределами Пейла или Кордона, но все же каждое имя новорожденного давало ощущение крошечного огонька, зажегшегося в противовес Затемнению.
Я выстригла еще немного вокруг правого уха Рафика, стараясь, чтобы было как слева.
Но состригла все же слишком много, и пришлось еще состричь вокруг левого уха.
– И очень хорошо! Жалко, что это ненадолго. Вот так всегда меня и стриги, – неожиданно обрадовался Рафик.
Мне было приятно, что он доволен, и грустно, что даже такой маленький мальчик понимает, что ничто не вечно.
– Перемены – это, пожалуй, своеобразный жесткий диск нашего мира.
– А что такое «жесткий диск»?
– Ну, это название одной компьютерной детали. Выражение из старых времен. Я хотела сказать… то, что в нашем мире действительно прочно, оно и остается прочным, но при этом постоянно меняется, впитывая новую информацию. Если бы жизнь не менялась, она бы и не была жизнью, а была бы просто мертвой фотографией. – Я выстригла волосы у Рафика на шее. – Хотя даже фотографии со временем меняют вид. Выцветают. Ты разве не знал?
Некоторое время мы молчали. Я случайно уколола его в шею, и он ойкнул, а я сказала: «Извини, пожалуйста», и он поспешил меня заверить: «Ничего страшного!», как самый настоящий ирландец. Полудикий кот Кранчи, названный мною так в честь полузабытого шоколадного батончика, прошелся по кухонному подоконнику. Зимбра его, разумеется, заметил, но решил не удостаивать своим вниманием и не поднимать шум. Рафик спросил:
– Холли, а как ты думаешь, к тому времени, как мне исполнится восемнадцать, университет Корка уже будет снова открыт?
Я слишком сильно любила этого мальчика, чтобы с легкостью разбить его заветную мечту.
– Возможно. А что?
– Я хочу, когда вырасту, стать инженером.
– Это хорошо. Цивилизации нужно как можно больше инженеров.
– Мистер Мурнейн сказал, что нам будет нужно все чинить, все заново строить и очень многое перемещать с места на место, как это сделали Нефтяные Государства. Но только делать все это придется без нефти.
И надо было начинать лет сорок назад, подумала я.
– Он прав. – Я подтащила стул и села напротив Рафика. – Опусти-ка голову. Я подстригу тебе челку.
Я подняла его челку расческой и постепенно состригла те волосы, что оставались торчать между зубьями, на высоту примерно в сантиметр. У меня получается все лучше и лучше, подумала я. Но, заметив, какое странно напряженное лицо вдруг стало у Рафика, я перестала его стричь и привернула звук радиоприемника до минимума.
– В чем дело, Раф, дорогой?
У него был такой вид, словно он пытается что-то вспомнить, поймать какой-то далекий отзвук прошлого. Потом он посмотрел на подоконник, но кот уже ушел.
– Я помню, как кто-то меня стриг… Какая-то женщина… Ее лица я не помню, но помню, что говорила она по-арабски…
Я откинулась на спинку стула и опустила ножницы.
– Возможно, одна из твоих сестер? Кто-то же должен был тебя стричь до пяти лет.
– А у меня были короткие волосы, когда я сюда попал?
– Во всяком случае, я не помню, чтобы они были длинные. Ты был почти мертв от голода и холода и чуть не утонул, так что длину твоих волос я как-то не запомнила. Но, Раф… ты можешь вспомнить черты этой женщины?
Рафик наморщил лоб.
– Понимаешь, если я вроде как прямо на нее не смотрю, то вижу ее лицо, а как только пытаюсь хорошенько ее разглядеть, лицо сразу расплывается и исчезает. Иногда я вижу ее во сне, но когда просыпаюсь, все лица уже снова исчезают, остаются только некоторые имена. Одно имя я помню: Ассия; по-моему, это моя тетя… а может, сестра. Возможно, это как раз она с ножницами. Хамза и Исмаил – это мои братья, мы вместе плыли на той лодке… – Я уже многократно все это слышала, но не стала прерывать Рафика, раз ему вновь захотелось попытаться связать вместе обрывки той жизни, что у него была до Ирландии. – Хамза был смешной, а Исмаил – нет. Там, на лодке, было очень много людей – и мы были прижаты друг к другу плотно-плотно. А женщин там совсем не было и детей тоже, только еще один мальчик, как я, но он был бербером, и я не очень хорошо его понимал, когда он говорил по-арабски. И почти всех очень тошнило, они говорили, что это морская болезнь. Но меня совсем не тошнило. А в туалет все ходили прямо через борт. Исмаил говорил, что мы плывем в Норвегию. Я у него спросил: «Что такое Норвегия?» И он сказал, что это такое безопасное место, где мы сможем заработать денег, где нет лихорадки Эбола, где никто ни в кого не стреляет… И мне это очень понравилось, но мы все плыли и плыли, много дней и ночей, и потом стало совсем плохо… – Рафик нахмурился и помолчал. – А потом мы увидели огни за полосой воды – это был берег какого-то залива, но видно было плохо, потому что была ночь и на берегу шло какое-то большое сражение. И Хамза сказал нашему капитану по-арабски: «Это не может быть Норвегия!», а капитан ему ответил: «С какой стати мне вам врать?», и Хамза, который, по-моему, держал в руках компас, сказал: «Посмотрите, нам нужно еще проплыть к северу», а капитан рассердился и выбросил компас за борт. Тогда Хамза сказал остальным: «Он врет нам, чтобы сберечь топливо. Эти огни на берегу – вовсе не Норвегия! Это какая-то другая страна!» И все закричали, начали стрелять, и… – В глазах и в голосе Рафика появилась уже знакомая мне пугающая пустота. – Именно это мне в основном и снится в кошмарах. Мы ведь были там так стиснуты, что…
Я вспомнила, как Хорологи умели «редактировать» плохие воспоминания, и пожалела, что сама не способна сделать Рафику столь милосердный дар. Или не милосердный… не знаю.
– …было не повернуться. А потом мне всегда снится, как Хамза кидает в воду спасательный круг и говорит мне: «Прыгай, мы вместе поплывем к берегу», но я не прыгаю, и тогда он бросает меня в воду, а потом… потом никто больше за мной в воду не прыгает… И больше я ничего не помню. Я все забыл. – Рафик вытер мокрые глаза тыльной стороной ладони. – Все. Всю свою семью. Все их лица…
«…Оуэн и Иветт Ричи из Лиффорда, что в графстве Донегал, – донеслось из радиоприемника, – сообщают о рождении у них дочери Кезайи – хрупкой, но очаровательной малышки весом полные шесть фунтов… Добро пожаловать на борт, Кезайя!»
– Тебе было всего пять лет, Рафик! Когда море выбросило тебя на камни там, внизу, у дальнего конца нашего сада, ты был в состоянии сильнейшего шока, твой организм был истощен и переохлажден, у тебя на глазах совершалась самая настоящая резня, а потом тебя бог знает сколько времени носило по волнам Атлантики, и ты был совершенно один в безбрежном океане. Ты не из тех, кто забывает! Ты из тех, кто сумел выжить. По-моему, просто чудо, что ты вообще хоть что-то помнишь.
