– Вот и хорошо. Значит, я сплю в своей комнате, а вы здесь. Ясно?
– Ясно. – Когда женщина в тебе заинтересована, она непременно даст тебе это понять; если же нет, то никакой крем после бритья, никакие подарки, никакие попытки поймать ее на крючок не заставят ее передумать. – Я очень вам благодарен. Серьезно – очень благодарен. Бог знает, что бы я сейчас делал, если бы вы надо мной не сжалились.
– Ничего, выжили бы. Такие, как вы, всегда выживают.
Я посмотрел на нее.
– Такие, как я?
Она только фыркнула.
* * *
– Ради бога, Лэм! Бинт – это не шина. – Холли явно не впечатлили мои умения в плане оказания медицинской помощи самому себе. – Вы явно пропускали соответствующие занятия в школе, и значок «Юный доктор» вы тоже не получили. А у вас вообще какие-нибудь значки есть? Что вы на самом деле умеете? Нет, забудьте: это дурацкий вопрос. Ну, ладно. – Она отложила сигарету. – Я сама перебинтую вам ногу. Но если вы вздумаете отпускать всякие скабрезные шуточки насчет «сестринской помощи», то я сломаю вам вторую лодыжку вон той мраморной доской для резки хлеба.
– Что вы, что вы! Никаких скабрезных шуток!
– Ногу на стул. Я не собираюсь преклонять перед вами колени.
Она размотала мою неуклюжую повязку, подшучивая над моими «способностями». Без носка моя распухшая лодыжка выглядели чужой, голой и очень непривлекательной. Особенно в тонких пальчиках Холли.
– Вот, для начала разотрите ушиб кремом с арникой – он отлично помогает при опухолях и синяках.
Она подала мне тюбик, и я подчинился. Когда лодыжка заблестела от крема, она умело наложила повязку, и мне сразу стало не так больно. Я следил за ее ловкими пальцами и любовался ее черными кудрями. На подвижном лице Холли сразу отражалась любая смена настроения. В моем любовании ею не было ни капли похоти. Похоть требует, получает свое и снова, отступая на мягких лапах, скрывается в лесу. Любовь куда требовательней. Она жадная. Она требует круглосуточного внимания и заботы; требует защиты, обручальных колец, брачных клятв, совместного счета в банке; ароматических свечей в день рождения; страхования жизни; детей. Любовь – это диктатор. Я прекрасно все понимал, но проклятый очаг, внезапно разгоревшийся в моей груди, продолжал жадно реветь: ты ты ты ты ты, и я, черт побери, ровным счетом ничего не мог с этим поделать.
Ветер так ломился в оконное стекло, словно хотел его выбить.
– Не слишком туго? – спросила Холли.
– По-моему, идеально, – сказал я.
* * *
– Как искусственный снег в прозрачном игрушечном шарике, – сказала Холли, глядя на снежные завихрения за окном.
Она уже рассказала мне об охотниках за НЛО, которые приезжают в Сент-Аньес, и это странным образом привело ее к воспоминаниям о том, как она собирала клубнику на ферме в Кенте и работала на виноградниках в Бордо; затем она почему-то переключилась на беспорядки в Северной Ирландии, которые, с ее точки зрения, никогда не прекратятся, если в школах не покончат с сегрегацией; потом вдруг вспомнила, как однажды шла на лыжах через долину, и буквально через три минуты после того, как она эту долину покинула, туда сошла снежная лавина.
Я закурил и стал рассказывать, как я в Кашмире опоздал на автобус, который на дороге, ведущей к храму Ладакх, занесло, и он свалился в пропасть глубиной пятьсот футов; затем я поведал, почему местные жители в Кембридже ненавидят студентов; затем объяснил, зачем на колесе рулетки есть ноль; затем предался воспоминаниям о том, как прекрасно летом часов в шесть утра идти на веслах по Темзе. Мы вспомнили самые первые, самостоятельно купленные нами синглы, поспорили, какой фильм лучше – «Экзорцист» или «Сияние»; затем обсудили планетарии и музеи мадам Тюссо – в общем, болтали о всякой ерунде, но мне было чрезвычайно приятно смотреть на Холли Сайкс, когда она что-то рассказывала. Когда я в очередной раз вытряхнул полную пепельницу, она спросила, интересной ли была моя трехмесячная стажировки в Блитвуд-колледже на севере штата Нью-Йорк. Разумеется, основные факты своей жизни я излагал ей в несколько подредактированном виде, в том числе и эпизод с охотником, который выпалил в меня из ружья, приняв за оленя. Потом она сообщила мне, что ее подруга Гвин в прошлом году все лето работала в летнем лагере в Колорадо. А я в ответ рассказал, как Барт Симпсон звонит Мардж из летнего лагеря и сообщает: «Я больше не боюсь смерти», но Холли спросила, кто такой Барт Симпсон, так что мне пришлось объяснить. О группе «Talking Heads» она говорила как католичка о своих любимых святых. Неожиданно мы заметили, что утро давно кончилось. И я из полпакета муки и всяких остатков, найденных у Холли в холодильнике, сварганил пиццу, которая, по-моему, впечатлила ее куда сильней, чем ей хотелось показать. Баклажан, помидоры, сыр, соус песто и дижонская горчица. В холодильнике была еще бутылка вина, но я подал на стол просто воду, чтобы она не подумала, что я хочу ее подпоить. Я, правда, спросил, вегетарианка ли она, успев заметить, что даже бульонные кубики у нее вегетарианские. Да, она действительно оказалась вегетарианкой и рассказала мне, как в шестнадцать лет гостила в Ирландии у своей двоюродной бабушки Айлиш и, «увидев проходившую мимо овечку», вдруг поняла: «Господи, ведь я же ем ее детей!» Я заметил, что люди великолепно умеют не задумываться о неприятных истинах. Потом я помыл посуду – «чтобы оплатить свое проживание», – и тут случайно выяснилось, что Холли никогда не играла в трик-трак, и я моментально смастерил игральную доску с помощью внутренней стороны коробки из-под хлопьев «Витабикс» и фломастера. А она отыскала в какой-то банке в шкафу пару игральных костей, а в качестве фишек мы использовали серебряные и медные монетки. К третьей игре она играла уже настолько хорошо, что я смог милостиво позволить ей выиграть.
– Поздравляю, – сказал я. – Ты быстро учишься.
– Может, мне следует тебя поблагодарить? Ведь это ты позволил мне выиграть!
– Да нет, я не позволял! Серьезно. Ты выиграла вполне честно, и я…
– И ты виртуозный лжец, выпендрежник!
* * *
Позже мы попытались смотреть телевизор, но сигнал из-за бури проходил плохо, и на экране был почти такой же туман, как за окном. Холли отыскала видеокассету с каким-то черно-белым фильмом, доставшуюся ей в наследство от предыдущего обитателя квартиры, и мы решили ее посмотреть. Холли растянулась на диване, а я утонул в мешкообразном кресле; пепельница заняла весьма неустойчивое положение на подлокотнике дивана между нами. Я пытался сосредоточиться на фильме и не думать о ее теле. Фильм был английский, снятый, наверное, в конце 40-х. Записали его не с самого начала, так что ни названия, ни имени режиссера мы так и не узнали, но сюжет был вполне захватывающий, несмотря на дикцию актера Ноэля Кауарда. Действующие лица были помещены на судно, совершающее круиз и движущееся в некоем, затянутом туманом пространстве; лишь через некоторое время и сами пассажиры, и мы с Холли поняли, что все они мертвы. Характер каждого персонажа был углублен с помощью ретроспективной истории – в стиле старого доброго Чосера, – а потом на судне появился Судебный Следователь, чтобы решить, какая судьба в дальнейшей, загробной, жизни ждет каждого пассажира. Например, безгрешная Энн получила пропуск в Рай, а ее муж Генри, пианист и боец австрийского Сопротивления, совершивший самоубийство – сунул голову в духовку и включил газ, – «получил назначение» в качестве стюарда на борт аналогичного океанского лайнера, курсирующего между мирами. И тогда его жена сказала Следователю, что отказывается от Рая, лишь бы остаться с мужем. В этом месте Холли фыркнула: «Ох, ради бога!» В финале Энн и Генри слышат звон разбивающегося стекла и просыпаются в своей квартире: они спасены от отравления газом, поскольку окно разбито и в комнату вливается поток свежего воздуха. Мощное крещендо. Муж и жена обнимают друг друга и приветствуют начало новой жизни. Конец фильма.
