– У тебя чисто случайно сигаретки не осталось?
В бархатной тьме я сумел разглядеть ее улыбку, и счастье пронзило мне грудь, точно острие ножа.
– Что ты улыбаешься?
– Воспользуйся выражением «чисто случайно» в Грейвзенде, и тебя распнут где-нибудь на Эббсфлит за то, что ты, скорее всего, голосовал за консерваторов. Нет, сигарет, к сожалению, не осталось. Я вчера специально вышла, чтобы купить немного про запас, но наткнулась на одного более-менее привлекательного бродягу, который весьма умело притворился бездомным за сорок минут до начала снежной бури, и сигареты я в итоге так и не купила.
Я провел пальцем по ее лицу, обрисовывая высокие скулы.
– Более-менее привлекательный? Ах ты, щекастая нахалка!
Она зевнула во весь рот и даже с подвывом.
– Надеюсь, что завтра мы сумеем откопаться и выйти отсюда.
– А я надеюсь, что не сможем! Мне нравится быть погребенным под снегом вместе с тобой.
– Да, это, конечно, хорошо, но кое-кому надо еще и работать. Гюнтер рассчитывал, что сегодня у него будет полно. Туристы всегда жаждут флиртовать и веселиться-веселиться-веселиться.
Я уткнулся головой в сгиб ее обнаженной руки и пробормотал:
– Нет.
Ее рука скользнула по моей спине, ощупала лопатку.
– Что «нет»?
– Нет, ты никак не сможешь завтра пойти в «Ле Крок». Извини. Во-первых, потому, что теперь я твой мужчина, и я тебе это запрещаю.
Она засмеялась, но как бы шепотом.
– А во-вторых?
– А во-вторых, если ты туда пойдешь, то я буду вынужден перестрелять всех представителей мужского пола от двадцати до девяноста лет, которые осмелились заговорить с тобой, а заодно и всех лесбиянок. Между прочим, это семьдесят пять процентов всей вашей клиентуры! И заголовки завтра в газетах будут примерно такими: «Кровавая резня в Альпах» или «Лэм-убийца, или Волк в овечьей шкуре». Я знаю, что ты, будучи вегетарианкой-пацифисткой, не захочешь играть какую бы то ни было роль в подобной кровавой резне, так что тебе лучше остаться здесь и весь день напролет заниматься со мной любовью… – И я поцеловал ее в нос, в лоб и в висок.
Холли, прижавшись ухом к моей груди, спросила:
– А ты когда-нибудь сам слышал, как бьется твое сердце? Оно у тебя скачет, как Кейт Мун. Серьезно. Я что, имею дело с мутантом?
Одеяло сползло с ее плеча, и я заботливо вернул его на место. Некоторое время мы оба молчали. Этот Антуан что-то там шептал в своей радиостудии, где бы она ни находилась, а потом поставил «In a Landscape» Джона Кейджа. Мелодия текла, как извилистая река.
– Если бы у времени была кнопка «pause», – сказал я Холли Сайкс, – я бы сейчас на нее нажал. Вот здесь… – я нажал ей между бровями и чуть выше. – Прямо сейчас нажал бы.
– Но если бы ты это сделал, то замерла бы вся Вселенная, в том числе и ты сам, и ты уже не смог бы снова нажать на кнопку «play» и запустить время. И мы бы навсегда застряли в этом мгновении.
Я поцеловал ее в губы; кровь во мне так и кипела.
А она прошептала:
– Что-то по-настоящему ценишь, только когда знаешь: это скоро кончится.
* * *
В следующий раз, когда я проснулся, комната Холли была залита странным сероватым светом, словно в пещере, сделанной в толще пакового льда. Шепчущий Антуан давно уже умолк; из приемника доносилось монотонное гудение какого-то франко-алжирского рэпа; на часах было 08:15. Холли плескалась под душем. Я чувствовал, что сегодня я либо полностью изменю свою жизнь, либо все останется как прежде. Я определил местонахождение своей одежды, расправил перекрученный спальный мешок, а простыни аккуратно свернул и сложил в плетеную корзинку. И тут я вдруг заметил прилепленную к стене над коробкой, служащей прикроватным столиком, какую-то почтовую открытку и обвивавшую ее серебряную подвеску в виде лабиринта из желобков и выступов. Подвеску явно сделали вручную, весьма аккуратно и с большой любовью, хотя она, пожалуй, была тяжеловата, если ее носить в качестве украшения, и великовата, так что наверняка постоянно привлекала к себе внимание. Я попытался на глаз определить, где выход из лабиринта, но запутался и в первый раз, и во второй, и в третий. И лишь когда я положил подвеску на ладонь и стал водить ногтем мизинца по желобкам, я сумел отыскать нужный проход и добраться до центра. В общем, подумал я, если бы вы угодили в настоящий такой лабиринт, вы бы надолго в нем застряли и вам понадобилось бы немало времени и везения, чтобы оттуда выбраться. Я решил, что непременно выберу подходящий момент и спрошу у Холли, что это за лабиринт.
Так, теперь открытка. На ней изображен висячий мост, но это может быть любой из сотен висячих мостов в какой угодно стране мира. Холли все еще была в душе, так что я отлепил открытку от стены и перевернул ее…
«Холли Сайкс, «Капитан Марло», Уэст-стрит, Грейвзенд, СК
19 авг. ‘85
Сегодня я наконец прошел по этому мосту через Босфор! Вообще-то ходить пешком по нему не разрешается, так что я одним махом преодолел расстояние между континентами на автобусе вместе с какими-то школьниками и их бабушками. Теперь я с полным правом могу сказать, что побывал в Азии. Стамбул – поразительный город! Мечети, спинареты, а по улицам все гоняют, как камикадзе! Днем жара, как в аду. Уличные мальчишки пытаются всучить краденые сигареты (только «Ротманз», 25 центов пачка). На рынках такие фрукты, каких я никогда в жизни не видел. На тенистых площадях воркуют голуби. В кафе угощают чаем с лимоном. В зоопарке животные пребывают в депрессии (даже терьеры!). У фонтана полно подвыпивших мужчин. В хостеле тонкие стенки и скрипучие кровати. Все боковые улочки почему-то всегда ведут к морской гавани, где у причала сотни маленьких лодочек (наверное, как на Темзе в былые времена) и огромные грузовые суда – интересно, не проплывет ли один из них мимо «Капитана Марло», направляясь в доки Тилбери? Следующая остановка – Афины. Не унывай, береги себя. Эд Х.»
Итак, Хьюго Лэм, познакомьтесь с ревностью к сексуальному партнеру. Ничего себе – «Эд»! Да как он смеет присылать Холли какие-то открытки? А может – и это куда хуже! – им прислан уже целый ворох таких вот открыток? Была ли, например, открытка из Афин? Он что, ее бойфренд? Так вот почему, оказывается, нормальные люди способны совершить преступление из-за страстной любви! Мне хотелось засунуть голову этого Эда в колодки и до тех пор швырять ему в лицо двухкилограммовыми статуэтками Христа Спасителя из Рио, пока от его лица ничего не останется. Именно так и Олли Куинн захотел бы поступить со мной, если бы когда-нибудь узнал, что я трахал Несс. Затем я обратил внимание на дату: 1985 год! Аллилуйя! Но почему Холли почти шесть лет хранит эту открытку? Этот кретин даже не знает, что там не «спинареты», а «минареты»! А может, это какая-то интимная шутка? Тогда все гораздо хуже. Как он смеет иметь с Холли общие интимные шутки? Неужели и лабиринт ей этот Эд подарил? А что, возможно. Может, и во время нашего с ней секса она воображала, что рядом он? Да-да-да, конечно, подобные злые мысли просто нелепы и к тому же лицемерны, но мне действительно было больно, очень больно! Мне хотелось немедленно сжечь открытку этого Эда, да, поджечь ее зажигалкой и смотреть, как сгорает и мост через Босфор, и жаркий солнечный день, и все это сочинение в стиле ученика средней школы. Да, беби, пусть все горит синим пламенем! А потом я бы спустил пепел в унитаз, как русские поступили с тем, что осталось от Адольфа Гитлера. Нет. Вдохни поглубже, успокойся, выброси Гитлера из головы и подумай над этим прохладным «Не унывай. Эд». Настоящий бойфренд написал бы «Люблю. Эд». И что это еще за «Х»? С другой стороны, если Холли в 85-м находилась в Грейвзенде и ей туда присылали открытки, то вряд ли этот Эд мог ее трахать на скрипучей европейской кровати. Должно быть, он ей и не совсем любовник, и не совсем друг.
