– Я боялся, – поспешно стал оправдываться он, – что от влажного воздуха лезвие заржавело. Теперь я вижу, что зря волновался.
– А ты смазываешь его бараньим жиром? – поинтересовался я.
– Наверное, слуга смазывает, – рассеянно произнес он.
Этельволд полностью убрал меч в ножны. Человек с бычьей головой на щите пристально смотрел на меня из-под налобника своего шлема.
– Ты вернешься на похороны? – спросил я.
– И на коронацию тоже, – многозначительно сказал он, – но пока у меня есть дела в Твеокснаме. – Он недобро улыбнулся. – Мое поместье там не так велико, как твое в Фагранфорде, лорд Утред, но достаточно большое, поэтому даже в эти печальные дни я не могу лишить его своего внимания. – Этельволд подтянул повод и пришпорил жеребца так, что тот рванул с места в карьер. Его люди последовали за ним.
– У кого на щите голова быка? – спросил я у Стипы.
– У Сигебрихта Сентского, – ответил он, глядя им вслед. – У молодого богатенького дурака.
– Они его сторонники? Или Этельволда?
– У Этельволда свои люди, – сказал Стипа. – У него хватает на это денег. Он владеет отцовскими поместьями в Твеокснаме и Уимбурнане, и доходы от них делают его очень состоятельным.
– Он должен быть мертв.
– Это семейное дело, – сказал Стипа, – оно не имеет отношения к тебе или ко мне.
– Именно мы с тобой будем совершать убийства для семьи, – напомнил я.
– Я слишком стар для этого, – буркнул Стипа.
– Сколько тебе?
– Даже не представляю, – ответил он. – Сорок?
Он проводил меня через калитку в дворцовой стене к старой церкви Альфреда, которая стояла рядом с новой. Новая высокая колокольня, окруженная лесами, как паутиной, еще не была достроена. Люди толпились у дверей старой церкви. Они молчали, просто стояли с потерянным видом. Когда мы со Стипой подошли, они расступились, кто-то поклонился. Сегодня дверь охраняли шесть человек из отряда Стипы, они раздвинули копья, когда увидели нас.
Мы зашли в церковь, и Стипа перекрестился. Внутри было холодно. Роспись на каменных стенах представляла собой сцены из христианского Евангелия, алтарь сиял золотом, серебром и хрусталем. Мечта любого датчанина, подумал я, здесь хватит богатств, чтобы купить целый флот и снарядить целую армию.
– Ему казалось, что эта церковь слишком мала, – удивленно произнес Стипа, оглядывая маячившие где-то под потолком балки и свободно летающих птиц. – В прошлом году здесь устроил гнездо сокол, – добавил он.
Короля уже перенесли в церковь и уложили перед высоким алтарем. В скрытом полумраком углу играла арфа, и пел хор брата Джона. Интересно, спросил я себя, а мой сын там? Священники бормотали молитвы перед боковыми алтарями или стояли на коленях у гроба короля. Глаза Альфреда были закрыты, подбородок был подвязан белой лентой, а между губ торчал кусочек сухого хлеба – вероятно, кто-то из священников сунул в рот усопшего облатку. На короле было белое одеяние раскаявшегося грешника, такое же, как то, что он однажды заставил надеть меня. То было много лет назад, когда нам с Этельволдом приказали пасть ниц перед алтарем. У меня не оставалось иного выбора, кроме как подчиниться, а Этельволд превратил ту отвратительную церемонию в фарс. Он притворился, будто он полон угрызений совести, и стал выкрикивать, обращаясь к небесам: «Господи, больше никаких титек! Никаких титек! Убереги меня от титек!» Я очень хорошо помню, как возмутился Альфред, как он с отвращением отвернулся от племянника.
– Экзансестер, – сказал Стипа.
– Ты тоже вспоминаешь тот день, – сказал я.
– Лил дождь, – добавил он, – и тебе пришлось ползти к походному алтарю в поле. Я хорошо помню.
В тот день я впервые увидел Стипу, грозного и внушающего ужас, а потом мы вместе сражались и подружились. Как же давно это было! Я стоял у гроба Альфреда и думал о том, как быстро промелькнула жизнь. А ведь всю эту жизнь Альфред служил для меня ориентиром. Я сражался против и за него, я проклинал и благодарил его, презирал его и восхищался им. Я ненавидел его религию и характерные для всех христиан холодные осуждающие взгляды, я ненавидел христианскую злобу, прикрытую фальшивой добротой, я ненавидел христианскую приверженность богу, который лишил мир радости, назвав его греховным. Однако именно эта религия сделала из Альфреда хорошего человека и хорошего короля.
Закрытая для радостей душа Альфреда оказалась крепкой, как скала, о которую разбивались датчане. Раз за разом они нападали и раз за разом убеждались в том, что Альфред хитрее и умнее, а Уэссекс тем временем крепчал и богател, и все это благодаря Альфреду. Мы думаем, что король – это привилегированная персона, которая правит нами и вольна вводить и нарушать законы или пренебрегать ими, но Альфред никогда не становился над созданным им же кодексом. Он воспринимал свою жизнь как долг перед своим богом и людьми Уэссекса. Я никогда не встречал лучшего короля, и вряд ли мой сын, мои внуки и их дети когда-нибудь увидят такового. Я никогда не любил его, но и не переставал восхищаться им. Он был моим королем, и всем, что у меня сейчас есть, я обязан ему. Пищей, которую я ем, домом, в котором я живу, и вооружением моих людей. Вся моя жизнь прошла с Альфредом, который временами ненавидел меня, временами любил и был великодушен. Он был дарователем благополучия.
На щеках Стипы блестели слезы. Некоторые священники, стоявшие на коленях у гроба, рыдали не таясь.
– Сегодня для него подготовят могилу, – сказал Стипа, указывая на высокий алтарь, в котором были выставленные многочисленные реликвии, так почитаемые Альфредом.
– Они похоронят его здесь? – удивился я.
– Там есть склеп, – пояснил он, – но его надо открыть. Когда достроят новую церковь, его перенесут туда.
– А похороны будут завтра?
– Может, через неделю. Им нужно время, чтобы люди успели приехать.
Мы долго сидели в церкви, приветствуя тех, кто приходил попрощаться с королем. К середине дня прибыл новый король в сопровождении знатных персон. Эдуард был высоким, узколицым и тонкогубым, очень темные, почти черные волосы он зачесывал назад. Мне он показался ужасно юным. Он был одет в голубую рубаху, подпоясанную кожаным ремнем с золотыми накладками, сверху он набросил длинный, почти до пола плащ. Корону он не надел, так как еще не был коронован, признаком его высокого статуса служил бронзовый венец.
Я узнал многих из тех вельмож, что сопровождали его: Этельнота, Уилфрита и, естественно, будущего тестя Эдуарда, Этельхельма, который шел рядом с отцом Коэнвульфом, исповедником и наставником Эдуарда. В свите было еще с полдюжины незнакомых мне молодых людей, а потом я увидел своего кузена, Этельреда. Он тоже меня увидел и замер как вкопанный. Эдуард, уже успевший подойти к гробу отца, удивился, что зять стоит на месте, и подозвал его. Мы со Стипой опустились на одно колено и почтительно слушали, как Эдуард, сложив руки, молится у гроба. Никто не произносил ни слова. Хор пел, от свечей в пронизанный солнечными лучами воздух поднимался дымок.
