— Я-то слежу, а вот вы в курсе, что вашего бывшего легионера прикончили?
Маркус меняется в лице:
— Что вы такое говорите? Пауля убили?
— Вы не ослышались.
— Мы договорились, что Пауль будет мне регулярно звонить и сообщать о своих поисках. Последний раз он позвонил мне из Лурда в субботу.
— Вечером?
— Днём.
— Но в «Галльский петух» Гутентаг приехал поздно вечером. Я его видел. У него был большой пёстрый зонт.
— При чём здесь зонт?
— Да ни при чём, собственно.
— Пауль приехал в Лурд днём, покрутился вокруг «Галльского петуха» и увидел Изабель. Я снабдил его детским фото аферистки, но он сразу опознал её, хотя Изабель перекрасила волосы. Пауль позвонил мне в Пирмазенс, сказал, что поселится в отеле, чтобы найти фотографии. С тех пор Пауль больше не звонит и не отвечает на мои звонки.
— Просто его две недели нет в живых.
— Откуда вы знаете?
— Я видел его труп. Изабель тоже видела.
Изабель молча кивает. Маркус в раздумье морщит лоб.
— Ах, вот оно как? А я подумал, что эта ловкая стерва перекупила Пауля. Заплатила больше меня да ещё, в качестве бонуса, в постель затащила. Поверьте, она это очень хорошо умеет делать.
Я верю. Задаю ещё один вопрос:
— И тогда вы решили лично покончить с шантажом?
— А у меня был выбор? По-вашему, я должен был спокойно сидеть и ждать следующее письмо с фотографиями? Если бы оно вообще пришло. Изабель могла ведь послать фотографии в полицию. Для неё же нет ничего святого! Вы следите за моей мыслью?
Маркус наводит пистолет на Изабель.
— Говорю в последний раз: верни мне фотографии, и нам всем сразу станет легче!
— Нет!
Отчим внимательно смотрит на решительное личико непокорной падчерицы и переводит оружие на меня. Мои ноги враз слабеют. Чувствую, как они начинают мелко дрожать. Ничего удивительного: я и так уже целых полчаса был героем. Видимо, дальнейшее испытание оказывается непосильным. У меня в руках фотоаппарат, но использовать его против Маркуса нельзя: в нём снимки Лурда, обещанные Марине.
— Если немедленно не отдашь фотографии, я застрелю этого олуха!
— Стреляй, мерзавец! — отважно кричит Изабель.
Я цепенею от ужаса, сердце заранее прекращает биться, но вместо того, чтобы выстрелить в мою беззащитную грудь, Маркус целится снова в девушку-эльфа. Мерзавец передумал. Сердце снова начинает работать, становится легче, но, к чести сказать, совсем чуть-чуть. Мне жалко Изабель, почти как себя.
Маркус холодно произносит:
— Слушай, тварь, хоть ты и упорная, как землеройка, больше я просить не буду. Считаю до трёх. Раз!
— Ладно! — Изабель строптиво поводит плечиками. — Но фото спрятаны не здесь.
Маркус опять гадко усмехается:
— Не изменяй факты, как тебе вздумается. Я давно знаю, что твой запас лжи неисчерпаем. Ты следишь за моей мыслью?
— Я не обманываю! Фотографии лежат в соседней комнате.
— Тогда пошли туда. Кто в ней живёт, кстати?
— Не бойся, трусливый мерзавец. Сейчас комната пустует.
Держа меня и Изабель под прицелом, Маркус заставляет нас выйти в коридор. Изабель отпирает комнату тётки Шарлотты, и мы входим в собачью конуру. За прошедшее время она нисколько не изменилась. Всё та же погрызенная мебель, усеянный чёрт-те чем пол, разорванные обои. На столе стоит недопитая бутылка пастиса.
Маркус зажимает себе нос свободной рукой:
— О, боже! Как здесь смердит! Тут что, жилец недавно сдох от дизентерии?
Не отвечая, Изабель лезет в платяной шкаф. Она долго роется в грудах каких-то тряпок, добирается до самого дна, затем растерянно оборачивается к нам:
— Фотографий нет.
— В самом деле? — притворно удивляется Маркус. — И куда же они делись?
— Не знаю.
— А кто знает?
— Я знаю! — заявляю я.
Маркус тычет пистолетом в мою сторону:
— Что знаете?
— Знаю, у кого фото.
— И у кого же?
— У Франсуа Камбрэ.
— Вздор! Ты-то откуда можешь знать? — недоверчиво спрашивает Изабель.
— Я случайно видел их у него.
— Докажите! — требует Маркус.
— На фотографиях было написано красным фломастером «Маркус мерзавец», «Маркус скотина» и ещё что-то в этом же роде.
Изабель бросает на меня изумлённый взгляд. Маркус с сожалением произносит:
— Что ж, герр Росс. Вынужден вам поверить. Эта бестия и мне прислала фото с такими же надписями. Если вы не солгали и вор обрёл имя, значит, мы немедленно идём к мсье Франсуа. Вы следите за моей мыслью?
Гуськом спускаемся по безбожно скрипящей лестнице. Первым бреду я, за мной Изабель, а замыкает наш невольничий караван Маркус. Руку с оружием мерзавец прячет в боковом кармане своего респектабельного пиджака. На первом этаже по-прежнему никого не видно. Неожиданно из столовой в коридор выходит, что-то торопливо жуя, Анибаль. Возможно, стащил печенье. Увидев нас, обделённый разумом испуганно оглядывается, но вокруг только холодные стены и равнодушный пол — спрятаться решительно негде.
— Бонжур, Анибаль! — приветствую я парня.
— Бонжур, мсье.
Анибаль отводит глаза в сторону. Видно, что он чем-то расстроен.
— Что с тобой, Анибаль?
— Я упустил Очень Большую Рыбу. Она навсегда уплыла из камышей.
— Не переживай. Очень Большая Рыба непредсказуема. Она скоро вернётся.
— Правда, мсье?
— Уверен. Скажи-ка лучше, где мсье Франсуа? Он нам очень нужен.
— Папа’ в прачечной.
Я удивлён:
— Как же он оказался в подвале?
— Съехал по спуску.
— По какому спуску?
— Который за моей спальней.
Слыхали?! Интересно, сколько ещё тайн скрывает «Галльский петух»? Оказывается, в нём есть какой-то ход, по которому можно спуститься в подвал даже в инвалидной коляске.
— Молодой человек, не могли бы вы проводить нас в прачечную? — вежливо просит Маркус.
— Да, мсье.
Повинуясь знаку Маркуса, двигаемся следом за Анибалем. Невольно усмехаюсь: нас возглавляет дурачок, а замыкает мерзавец. Закон всемирного баланса работает без сбоев.
В самом конце коридора начинается гладкий бетонный спуск. Спускаемся по нему в подвал. Здесь сумрачно и сыро. Слышен ровный гул стиральной машины. Теперь если идти направо, попадёшь в гараж, если налево — в прачечную. Идём налево. В тесном помещении, заставленном бытовой техникой, горит яркий свет. Франсуа Камбрэ неподвижно сидит в своём кресле перед одной из стиральных машин. Его худые жилистые пальцы намертво впились в Священное Писание. Если бы не блестящие от слёз глаза, неотрывно глядящие из-под скал надбровий на стеклянную дверцу стиральной машины, эту огромную бесформенную, словно облако, фигуру с бесконечной бородой можно было бы принять за гипсовую статую древнего святого. Но наше всеобщее внимание приковывает вовсе не Франсуа. Мы не можем оторвать взглядов от зубастого, мертвецки бледного лица Луизы, крутящегося в багровой мыльной пене за стеклом.
