— Но ведь этого не произошло? И мы сделали духов! Какого черта гадать, что могло произойти, а что не могло? Задачу выполнили? Выполнили! Так чего о ней вспоминать?
Вьюжин посмотрел на капитана:
— Ты так ничего и не понял! Не захотел понять! Да, любовь великое чувство, и счастлив тот, кто познал ее. Как человек я уважаю твои чувства, но как командир вижу: они мешают работе! Ты, переходя в спецназ, знал, на что шел! И должен был принять решение, соотнося его со своей личной жизнью! А посему или ты разберешься в своих делах с супругой, или, что будет честнее, пиши рапорт да поезжай в резерв управления. Я не имею права рисковать жизнью подчиненных из-за того, что ты не в состоянии поддерживать себя в нужной боевой готовности. При всем моем уважении к тебе и твоим прежним заслугам. Не надо ничего говорить. Иди и подумай! В понедельник встретимся. Скажешь, что решил. И пойми меня правильно, Стас. Для этого надо немногое, всего лишь поставить себя на мое место! Свободен!
Мамаев, резко развернувшись, покинул штабной отсек.
Прекрасный теплый вечер не радовал капитана, когда он подошел к офицерскому кафе. На душе было муторно. Что ни говори, а Вьюжин прав. Отношения с Еленой выбивали капитана из колеи. Ее постоянные упреки, капризы, демонстративное пренебрежительное отношение к тому, чем он занимался, выводили Мамаева из себя. Но он любил жену! Любил так, что свою жизнь без нее не представлял. Любил дочь. Так же сильно, как и Елену. Они его семья. В то же время капитан не представлял себя вне службы. Он так стремился попасть в подразделение специального назначения, что отказался от карьеры в войсках, сулившей ему, достойному офицеру, быстрое повышение и в должностях, и в званиях. Но Мамаев хотел стать спецназовцем. И он стал им. Добился-таки своего, пройдя серьезный отбор среди равных себе. Оказался лучшим. И это в итоге поставило под угрозу сохранность его семьи. Чертовская несправедливость. Елена буквально взорвалась, узнав, какой выбор сделал Стас. В ее понимании, поменять спокойную карьеру где-нибудь в городе и при штабе на боевую работу мог только глупец и эгоист, думающий только о себе. Но разве о себе думал капитан Мамаев, переходя в спецназ? Разве о себе он думал, когда позже выходил на штурм боевиков, захвативших на автовокзале заложников, в том числе детей второго класса? Разве о себе он думал, когда закрывал грудью девочку от осколков гранаты, брошенной ей под ноги умирающим бандитом? Случай и бронежилет спасли тогда его от неминуемой гибели. Да, в операции против банды Мохнатого он допустил ошибку. И прав Вьюжин — допустил, находясь далеко не в лучшей своей форме. И прав командир в том, что причиной неподготовленности капитана к тому бою являлась его супруга, Елена. Прав! Тысячу раз прав! Но и не пойти на задание он не мог, хотя знал, что психологически не в состоянии настроить себя на бой. Как не мог рассказать Вьюжину, почему отправился на акцию неподготовленным. Этого он рассказать не мог никому. Признаться в том, что провел перед боевым выходом бессонную ночь, означало бы немедленное его отстранение от задания. А заменить Мамаева Вьюжину было некем. И получилось, что группа пошла бы на банду в ослабленном составе. Его же признание могло быть воспринято неправильно. Нет, никто из ребят не упрекнул бы Мамаева в трусости, зная, что трусость, как и предательство, чужды и ненавистны капитану. Его признание могло быть расценено как признак того, что он сломался. Психологически утратил контроль над собой. Такое бывало со многими офицерами. Вроде воюют нормально, четко выполняют поставленные задачи. А потом вдруг теряют себя. Видят угрозу там, где ее нет, или, напротив, не замечают опасности, когда она чуть ли не дышит в лицо. Мамаев не сломался, не утратил контроль над собой перед той злополучной операцией против Мохнатого. Просто он провел, наверное, самую тяжелую ночь в своей жизни, вместо того чтобы как следует отдохнуть перед боевым выходом. А началось все с того, что Елена накануне вечером ушла из дома. Вот так! Взяла и ушла! Хотя не просто ушла! Как же это было?
Мамаев осмотрелся, увидел скамейку сбоку от кафе, присел, закурил, погрузившись в мрачные мысли. Он не стал ее искать, зная, что городок супруге не дадут покинуть. А шарахаться по гарнизону — себя позорить! Елена заявилась к трем часам, пьяная и довольная. Ни на какие вопросы мужа отвечать не пожелала. Сказала просто: «Отстань» — и прошла в спальню. А вскоре капитан покинул квартиру. Где жена провела ночь, так и осталось для Станислава тайной. Хотя слухи по гарнизону поползли. Иначе и быть не могло. Кто-то говорил, что видел Елену в общежитии офицеров батальона связи, кто-то в сквере, пившей шампанское с каким-то прапорщиком. Все это было неприятно. И ладно, если кончилось бы тем случаем. Но после него обстановка в семье Мамаевых еще больше осложнилась. Капитан чувствовал, долго так продолжаться не может, но он любил жену, любил дочь и терять их не хотел. Однако и жить так, как жил сейчас, не мог. А что будет дальше?
Мамаев вздохнул, поднялся со скамейки и, выбросив окурок в урну, зашел в кафе.
Там гремела музыка и расслаблялись молодые офицеры батальона. При появлении капитана они о чем-то зашептались, нагнувшись над столиком, затем дружно рассмеялись. Над чем смеялся молодняк? Над ним? Или какому-нибудь анекдоту? Черт знает. Но их смех вызвал раздражение Мамаева. Он хотел купить сигарет, но заказал водки. Не много для крепкого организма — сто пятьдесят граммов. Не отходя от стойки, опрокинул стакан. Забрал пачку «Винстона» и пошел к выходу. И вновь за спиной услышал смешки. Родилась мысль подойти к лейтенантам да устроить разборку. Но что это даст? Ничего. Еще большие насмешки в его адрес. Вышел на улицу, направился к дому. Дверь открыла дочь. В свои пять лет она была не по возрасту смышленой и самостоятельной. Сразу же бросилась на шею капитана:
— Папа! А по телевизору только что мультик показывали. Такой смешной!
Мамаев опустил дочь:
— Тебе понравился, Настенька?
— Очень! Жалко, ты не посмотрел!
— Ничего! Другой вместе посмотрим.
В прихожей появилась супруга:
— Явился?
— Ну, зачем ты так, Лена? — спросил Станислав. — Грубо и при дочери!
— О дочери вспомнил! Смотри, какой заботливый и любящий папаша, — заявила Елена и приказала Насте: — Иди в комнату, собери игрушки!
Дочь послушно прошла в комнату, а супруга продолжила:
— Ты бы вместо того, чтобы в любовь играть, домой как человек вовремя приходил.
— Но ты же знаешь, я был на службе!
— И пил на службе? — Елена почувствовала запах спиртного.
— Нет, не на службе. По пути домой! Потому что уже нервов не хватает приходить туда, где тебя встречают хуже, чем чужого!
— Ой, ой, ой! Бедненький! Ты еще поплачься! Сам виноват, что в семье бардак!
— Но в чем виноват?
— А в том, что даже в выходные торчишь на своей проклятой службе. Она для тебя все, я же с дочерью так, придаток!
— Лена!
— Что, Лена? Хотя какой смысл с тобой сейчас разговаривать? Да и не сейчас тоже! Раздевайся, умывайся, ужинать будем. И предупреждаю, от тебя пахнет водкой, так что ко мне даже прикасаться не смей. Впрочем, я лягу с Настей!
