— Никаких проблем, — весело воскликнул Понедельник и обратился к Клему: — Слушай, присматривай за нашим Боссом, о’кей? Если что не так, всегда можно позвать Ирландца и остальных.
— А ты сказал им, где мы? — спросил Клем.
— Не бойся, они не завалятся сюда, — сказал Понедельник. — Но я лично так понимаю: чем больше друзей, тем лучше. — Он повернулся к Юдит. — Я тебя жду, — сказал он и вышел на улицу.
— Мы не должны задержаться больше чем на два-три часа, — сказала Юдит Клему. — Береги себя. И его.
Она посмотрела наверх, но свечи внизу отбрасывали слишком слабый свет, и ей не удалось разглядеть Милягу. Только когда она вышла за дверь и на улице раздался рев мотора, он обнаружил свое присутствие.
— Понедельник возвращался, — сказал Клем.
— Я слышал.
— Он побеспокоил тебя? Извини, пожалуйста.
— Нет-нет. Все равно я уже закончил.
— Такая жаркая ночь, — сказал Клем, глядя через открытую дверь на небо.
— Почему бы тебе немного не поспать? Я могу постоять на страже.
— Где эта твоя проклятая тварь?
— Его зовут Отдохни Немного, Клем, и он несет службу на втором этаже.
— Я не доверяю ему, Миляга.
— Он не причинит нам никакого вреда. Ступай ложись.
— Ты уже закончил с Паем?
— По-моему, я узнал все, что мог. Теперь я должен проверить остальной Синод.
— Как тебе это удастся?
— Я оставлю свое тело в комнате наверху и отправлюсь в путешествие.
— А это не опасно?
— У меня есть опыт. Но, конечно, пока я буду отсутствовать, тело мое будет уязвимо.
— Как только решишь отправиться, разбуди меня. Я буду караулить тебя, как ястреб.
— Сначала вздремни часок.
Клем взял одну из свечей и отправился в поисках, где бы прилечь, а Миляга занял его пост у парадной двери. Он сел на пороге, прислонившись к косяку, и стал наслаждаться еле уловимым ночным ветерком. Фонари на улице не горели. Лишь свет луны и звезд выхватывал из темноты отдельные фрагменты дома напротив и бледную изнанку колышущихся листьев. Убаюканный этим зрелищем, он задремал и пропустил целый дождь падающих звезд.
— Ой, как красиво, — сказала девушка. Ей было не больше шестнадцати, а когда она смеялась (этой ночью кавалер часто смешил ее), ей можно было дать еще меньше. Но в эту минуту на лице ее не было улыбки. Она стояла в темноте и смотрела на метеоритный дождь, в то время как Сартори восхищенно наблюдал за ее лицом.
Он нашел ее три часа назад, разгуливая по ярмарке, которую каждый год проводят накануне летнего солнцестояния на Хэмстедской Пустоши, и с легкостью очаровал ее. Дела на ярмарке шли довольно худо — народа почти не было, и когда закрыли карусели, а произошло это при первом же приближении сумерек, он убедил ее отправиться вместе с ним в город — выпить вина, побродить и найти место, где можно поговорить и посмотреть на звезды. Прошло уже много лет с тех пор, как он в последний раз занимался ремеслом соблазнителя — с Юдит был совсем другой случай, — но подобные навыки восстанавливаются быстро, и удовлетворение, которое он испытал, видя, как она уступает его напору, вкупе с приличной дозой вина почти успокоили боль недавних поражений.
Девушка — ее звали Моника — была очаровательной и сговорчивой. Лишь поначалу она встречала его взгляд с застенчивостью, но это входило в правила игры, и он нисколько не возражал против того, чтобы немного поиграть в нее, ненадолго отвлекшись от предстоящей трагедии. При всей застенчивости она не отказалась, когда он предложил прогуляться по кварталу снесенных зданий на задворках Шиверик-сквер, хотя и заметила, что ей хотелось бы, чтобы он обращался с ней как можно более нежно. Так он и сделал. В темноте они набрели на небольшую уютную рощицу. Небо над головой было ясным, и ей представилась прекрасная возможность полюбоваться головокружительным зрелищем метеоритного дождя.
— Знаешь, всегда бывает маленько страшновато, — сообщила она ему на грубоватом кокни
[6]
. — Я имею в виду глядеть на звезды.
— Почему?
— Ну… мы же такие крохотульки, верно?
Некоторое время назад он попросил ее рассказать о своей жизни, и она изложила ему несколько обрывков биографии: сначала о парне по имени Тревор, который говорил, что любит ее, но потом сбежал с ее лучшей подругой, потом о принадлежащей ее матери коллекции фарфоровых лягушек и о том, как хорошо жить в Испании, потому что все там гораздо счастливее. Но потом, без дополнительных вопросов с его стороны, она сообщила ему, что ей плевать и на Испанию, и на Тревора, и на фарфоровых лягушек. Она сказала, что счастлива, и звезды, которые обычно пугали ее, теперь вызывают в ней желание летать, на что он ответил, что они могут действительно вдвоем немного полетать, стоит ей сказать лишь слово.
После этих слов она оторвала взгляд от звезд и опустила голову со смиренным вздохом.
— Я знаю, чего тебе надо, — сказала она. — Все вы одинаковые. Полетать, хм? Это что, так у тебя называется?
Он сказал, что она совершенно не поняла его. Он привел ее сюда вовсе не для того, чтобы мять ее и лапать. Это унизило бы их обоих!
— А для чего ж тогда? — спросила она.
Он ответил ей своей рукой, слишком быстрой, чтоб она успела ей помешать. Второй по важности акт в жизни человека — после того, что был у нее на уме. Сопротивление ее было почти таким же смиренным, как и вздох, и меньше чем через минуту труп уже лежал на траве. Звезды в небе продолжали падать с изобилием, знакомым ему по воспоминаниям двухсотлетней давности. Неожиданный дождь небесных светил — дурное предзнаменование того, что должно произойти завтрашней ночью.
Он расчленил и выпотрошил ее с самой заботливой тщательностью, а потом разложил куски по рощице — в освященном веками порядке. Торопиться было некуда. Это заклинание лучше всего совершать в унылое предрассветное время, так что в запасе у него еще несколько часов. Когда же время придет и ритуал свершится, должны оправдаться его самые смелые надежды. Когда он использовал тело Годольфина, оно было уже остывшим, да и человека, которому оно принадлежало, трудно было назвать невинным. Как он и предполагал, на такую неаппетитную наживку клюнули лишь самые примитивные обитатели Ин Ово. Что же касается Моники, то она, во-первых, была теплой, а во-вторых, прожила еще слишком мало, чтобы успеть стать великой грешницей. Ее гибель откроет в Ин Ово куда более широкую трещину, чем смерть Годольфина, а уж он постарается привлечь сквозь нее такие разновидности овиатов, которые как нельзя лучше подходят для завтрашней работенки. Это будут длинные, лоснящиеся твари с ядовитой слюной, которые помогут ему продемонстрировать, на что способен рожденный для разрушения.
