— Я приношу вам свои извинения за свинское поведение сослуживцев. Скажите, сколько я должен заплатить с учетом водки, выпитой этими ублюдками?
— Оплатите свой счет. А за них… Я, наверное, должна поблагодарить вас?
— Вы мне ничего не должны. А я просто обязан проводить вас до дома — если, конечно, за вами не заедет ваша мама.
— Она не заедет, но и провожать меня не надо. Я живу недалеко отсюда, дойду как-нибудь.
— Это небезопасно. Возможно, сержанты, устроившие здесь скандал, не направились в часть, а затаились где-нибудь в кустах аллеи и поджидают вас.
— Я могу позвонить друзьям, — сказала Злата. — Они приедут и проводят меня.
— Почему же не вызвали их раньше? И не сообщили об угрозе в полицию?
— Я растерялась. Мы не привыкли к такому поведению наших парней, даже если они пьяны.
— Не стоит беспокоить ваших друзей. Я лучше чем кто-либо смогу усмирить своих сослуживцев. Нам не обязательно идти вместе, я могу держаться на расстоянии. И этого будет достаточно. Впрочем, решать вам, я все равно пойду за вами. Пойдете ли вы одна или с друзьями.
— Хорошо! Вы правы, — согласилась девушка.
— Тогда возьмите с меня деньги! Думаю, сегодня можно закрыть кафе и раньше.
— Да, клиентов уже ждать не приходится. Да и время, — Злата взглянула на массивные напольные часы, — уже почти десять.
Она рассчитала заказ Черникова; за водку, выпитую сверхсрочниками, деньги не взяла. Закрыла кассу, попросила капитана:
— Подождите, пожалуйста, меня на улице. Я переоденусь и выйду.
— Я буду у входа.
Вскоре Злата вышла, и они не спеша направилась по аллее вдоль квартала. Александр поглядывал по сторонам, но сержантов не замечал: им, видимо, хватило урока, полученного в кафе, и они ушли в гарнизон.
— Вы давно служите в Чехословакии? — спросила Злата.
— Год.
— Где же вы научились вполне сносно говорить по-чешски?
— Учиться этому необязательно, достаточно общения с местными жителями. А вы откуда знаете русский?
Злата вздохнула:
— Мой отец в свое время увлекался историей. Россией.
— Увлекался? А сейчас, что потерял к ней интерес.
— Да, вместе с жизнью.
Черников взглянул на девушку:
— Не понял.
— Он любил вашу страну. Говорил, что именно Россия вскоре станет самой влиятельной и цивилизованной страной в мире. Но когда в августе 1968 года в Чехословакию вошли ваши танки, он был шокирован и пошел на митинг протеста. Здесь, в Бардовицах, на площадь у Ратуши. Пошел и не вернулся. Сюда тоже вошли русские танки. Ваши солдаты убили его.
— Подождите, Злата, но насколько мне известно, наши войска имели приказ открывать только ответный огонь, и не по мирным жителям.
— А они и не стреляли. Просто один танк, когда его окружили люди с транспарантами, резко развернулся и пошел к вокзалу. Когда он разворачивался, под гусеницы попали несколько человек. Среди них мой отец, так любивший и боготворивший Россию. Мне тогда было 8 лет, и я помню, как плакала мама, когда ей сообщили о гибели отца. А потом ваши танки ушли, и в Бардовице вошли другие войска. То ли Венгрии, то ли Польши. Отца и троих, кто погиб на площади, похоронили. Тихо, ночью, на местном кладбище. Позже здесь встал ваш гарнизон.
— Так вот откуда у вас ненависть к русским! Вы не можете простить гибель отца.
— Ненависть — сильно сказано; наверное, больше подойдет неприязнь. Мне неприятно видеть на улицах города солдат чужой страны. Тем более обслуживать их в кафе. Хорошо, что они редко к нам заходят. И только вы почему-то стали каждый вечер проводить у нас. Случай с сержантами я не считаю. Это действительно случайность. Но вот вы… Почему вы выбрали это кафе? Ведь в городе много заведений гораздо лучше нашего.
— Вы хотите, чтобы я сказал правду? — спросил Черников.
— Конечно. Да и зачем лгать? Вопрос, по-моему, несложный.
— Ну это еще как сказать…
— Скажите, как есть.
— Хорошо. Так действительно будет лучше. По крайней мере для меня. Первый раз я зашел к вам потому, что шел дождь, и кафе, где я обычно ужинаю, так как живу здесь, а не в военном городке, было закрыто. До вас ближе всего, я и прошел к гостинцу «Под каштаном». Там я увидел вас. И теперь я прихожу в кафе, чтобы видеть вас.
Злата искренне удивилась:
— Видеть меня? А что во мне такого, что вызывает у вас интерес?
— Понимаете, вы можете подумать что угодно, смеяться надо мной, оскорбиться, потребовать, чтобы я больше не приходил; в конце концов, не поверить мне. Но я скажу правду: я… полюбил вас, Злата. С того самого мгновения, как впервые увидел, а именно в дождливое воскресенье, 17 июня. Вот и вся правда.
Девушка выглядела немного растерянной, но было заметно, что слова Черникова ее приятны. Ответила:
— Это все глупость.
— Для вас, может быть и глупость, для меня — нет. А насчет того, что произошло в августе 1968 года, я соболезную вам, но и вы должны понять: офицеры и солдаты вошли на территорию Чехословакии, да и других стран Варшавского договора, не по своей воле — они исполняли приказ вышестоящего руководства. А руководство Союза, насколько мне известно, действовало по просьбе вашего же законного правительства, вашего президента. Я бы предпочел находиться здесь, скажем, в качестве туриста, однако мне приходится служить в войсках, которых вы называете оккупационными.
Злата молча выслушала капитана, затем неожиданно спросила:
— А ваша жена знает, где вы проводите время по вечерам?
— У меня нет жены. Была, но после моего возвращения из Афганистана мы развелись, и я приехал в Чехословакию один. Но почему вы задали этот вопрос?
— Потому, что вы живете в отдельной квартире, и даже не в военном городке. А мне говорили, что ваши холостые офицеры проживают в общежитии.
— Это так, но в отношении меня было сделано исключение.
— Почему?
— Наверное, потому, что я прибыл из Афганистана.
— А это правда, что там идет настоящая война?
— Правда.
— Я иногда слушаю «Голос Америки», там много говорят о бесчинствах советских военнослужащих. Что самолеты бомбят мирные кишлаки, пленных мятежников расстреливают без суда и следствия. Или это тоже неправда?
— Понимаете, Злата, война всегда сопряжена с жестокостью. Были случаи, когда бомбили и кишлаки. И гибли мирные люди, но пленных не расстреливали, их передавали местной милиции. И, вообще, там все так запутанно…
Злата посмотрела в глаза капитану:
— А вы убивали мятежников?
