Александр кивнул в сторону курилки перед штабом батальона:
— Может, туда пройдем? Присядем, спокойно поговорим.
— Пойдем.
Офицеры устроились в курилке. Александр достал пачку «Явы», протянул ее Агранову. Тот отказался:
— Благодарю, бросил.
Черников закурил.
— Значит так, Гена: во-первых, в кафе «Под каштаном» я не заглядываю уже неделю. Во-вторых, до этого проводил там вечера потому, что ужинал в данном спокойном, тихом и уютном заведении. Ты спросишь, чем мне наша офицерская столовая не угодила? Отвечаю: не всегда удается попасть в столовую после службы. Да и в кафе готовят гораздо лучше. А я просто обожаю парки — знаешь, это такие сосиски, сваренные на пару и сдобренные местной горчицей.
— Вот только иронизировать не надо! Я знаю, что собой представляют парки — и на вкус, и на цвет. Продолжай.
— Ну, а по случаю со сверхсрочниками скажу одно: ничего, что представляло бы угрозу безопасности нашего государства, там не произошло. За нарушение же приказа я всегда готов ответить.
— У тебя все?
Александр бросил окурок в урну:
— Так точно, товарищ капитан государственной безопасности.
— А вот у меня имеется другая информация.
— Да? И какая же?
— О подробностях того вечера. Не более и не менее.
— Интересно послушать.
— Послушай!
Агранов в мелочах рассказал о стычке Черникова с сержантами сверхсрочной службы мотострелкового полка Иваном Шалко, Даниилом Гриценко и Анатолием Брусникиным, закончив рассказ вопросом:
— Я ничего не упустил?
Александр вновь улыбнулся:
— Нет. Все точно. Удивительно, кто ж тебе мог все это поведать?
— Какая разница? Но драка в чешском заведении — это серьезно, Саша!
— По-твоему, я поступил неправильно?
— Правильно. Но нарушил приказ — более того, дискредитировал звание советского военнослужащего как воина-интернационалиста в глазах местного населения.
— Что я дискредитировал в глазах чешской общественности? Звание воина-интернационалиста? Да, кому, как не тебе, знать, что чехи считают нас не интернационалистами, а оккупантами? Разве что открыто об этом не заявляют, потому как боятся свою службу безопасности.
— Ты этого не говорил, я не слышал.
— Как скажешь.
— Почему не доложил командованию о происшествии в кафе?
— Сержанты извинились — и передо мной и перед чехами. Считаю, с них хватит.
— Ну ладно, замяли дело, так замяли. В принципе, никому не выгодно поднимать шум — ни нам, ни чехам. Но ты мне объясни все же, как говорится, без протокола, чего ты торчишь в этом кафе? Только о достоинствах местной кухни лапшу на уши не вешай.
Александр посмотрел на Агранова:
— А тебе никогда не хотелось просто посидеть в уютном и тихом кафе за рюмкой водки или чашкой кофе, расслабиться, ни о чем не думая?
— Я дома расслабляюсь, Саша.
— Вот! Ты — дома, потому как жена и приласкает, и расслабит. Меня же на хате, как знаешь, жена не ждет…
— Я знаю, что ты был инициатором развода. Так что в одиночестве своем вини только себя. Но это мутная тема и твои личные дела… Ладно, с тобой все понятно.
— Будешь делать выводы? — усмехнулся Черников.
— Обязательно!
— А как насчет стукачей?
— Ты же сам упоминал службу безопасности ЧССР. Ребята из этого ведомства работать умеют не хуже нас. Да мы их сами и научили. От них информация. А уж откуда они узнали об инциденте в бадыге, не знаю. Наверное, через осведомителей. У них за информацию неплохие деньги платят. Так что то, что ты завязал с похождениями в кафе, хорошо, но думаю, ненадолго. Поэтому советую — заметь, советую, а не предупреждаю — если опять захочешь вернуться, то подумай перед тем, как сделать это.
— Туда я уже не вернусь. Лучше пойду в винарню, к проституткам. Там, похоже, сутенеры отваливают осведомителям гораздо больше крон, нежели служба безопасности.
— Заблуждаешься. Рано или поздно, но кто-то очень сильно погорит на связях со шлюхами. И как бы не наш афганский друг Андрюша Кулагин… Его Вика, за которой самой грехов хоть отбавляй, шум подняла неслабый. Грозится сдать мужа в политотдел. И не дивизии, а корпуса. Представляешь, чем это может для Андрея закончиться?
— Представляю. Так прикрой его!
— Чем и занимаюсь, в перерывах между беседами с такими, как ты.
— Получается?
— На этот раз прикрою, но если Кулагин не остановится, я буду бессилен что-либо сделать для него. Ты бы тоже поговорил с ним.
— Поговорю, — кивнул Александр. — Завтра у меня командировка в Гребов. Вернусь — поговорю!
— Зачем едешь?
— За картами. Начальник штаба заболел, комбат решил отправить меня.
— Понятно. Удачи, Саша!
Агранов направился в полк, Александр прошел в техническую часть. Домой он пошел после отбоя. Дойдя до дома Златы, остановился, поднял голову. Представил, как он входит в подъезд этого дома, поднимается на второй этаж. Злата открывает дверь. Он обнимает, целует ее. Принимает душ. Затем они садятся за стол, ужинают. А потом он относит ее на руках в спальню. Она тихо постанывает в предвкушении сладостной близости…
Черников тряхнул головой:
— Черт! Так и с ума спрыгнуть можно. Не будет ничего. Ни ужина, ни постели, ни Златы… Надо поговорить с комбатом, чтобы в общагу перевел. Черт с ними, с неудобствами, с шумом — все лучше, чем в комфортабельной квартире тихо, но верно лишаться рассудка.
Вздохнув, капитан пошел дальше. А из темного окна второго этажа дома Златы его провожали грустные глаза девушки. Но об этом советский офицер знать не мог. Узнал бы — пошел к ней, и никакие запреты, приказы, инструкции не остановили бы. Побежал бы к той, кого полюбил всей душой…
Во вторник, 3 июля в 7.50 Черников пришел на местный вокзал. Пассажиров было немного, утренним влаком пользовалось мало людей. Купив в кассе билет, Александр прошел на перрон. Поезд стоял в тупике, двигатель его работал, из трубы шел дым. Машинист с помощником готовили транспорт к отправке. Черников прошел к концу перрона и увидел сидевшего на скамейке командира 2-й батареи полкового артдивизиона, капитана Семена Луковцева, которого хорошо знал, благодаря дружбе с зампотехом подразделения.
— Привет, Сеня!
Луковцев резко обернулся:
— Черт! Испугал. Привет! Ты откуда тут взялся, Саня?
Еду в служебную командировку, а ты куда лыжи навострил в служебное время? Или у тебя сегодня выходной?
— Отгул.
