— А не с первого?
Девушка вновь подняла голову и взглянула на Александра:
— Ты имеешь в виду Марека?
— Да. Ты, конечно, можешь ничего не говорить, но я хотел бы знать о ваших с ним отношениях.
— Зачем?
— Не зачем, а почему. Потому что, как и всякий нормальный мужик, ревную.
— К кому? К этому лощеному, расчетливому типу?
— Да, Злата, к этому типу! Когда я увидел вас вместе в кафе, ты так старалась показать, что только он вправе рассчитывать на твою любовь… И это вызвало у меня сильную боль. Не физическую, ее я переношу легко, душевную, от которой нет лекарства. Поэтому, я прошу тебя рассказать о ваших отношениях.
— И в первую очередь узнать, спала ли я с ним? Да?
— Я хочу знать все.
— А ты мне все расскажешь о себе?
— Ты торгуешься.
— Ну и что? Я тоже ревную.
— Раз ревнуешь, то расскажу.
— Хорошо, слушай. Только, по-моему, ты собирался встать?
— Не отвлекайся, пожалуйста!
— Какой же ты упрямый!
Злата рассказала, как и где познакомилась с Мареком. Как он ухаживал за ней, и как это было по душе пани Марии, видевшей в Челенеке будущего мужа дочери. И о том, что они провели две ночи вместе, тоже рассказала. Признание в этом далось ей с трудом, но она не стала лгать. Когда Злата замолчала, Черников спросил:
— И утром тоже говорила ему, как тебе было хорошо с ним?
— Нет! С ним было по-другому. Он думал только о себе. А я? Я восприняла это как должное, не представляя, что близость может быть иной. И это правда, Саша.
— Хорошо! Продолжай, пожалуйста.
— А потом появился ты. Зашел в кафе в дождливый воскресный вечер. Пил водку, ужинал. Стал приходить каждый день. Затем инцидент с солдатами. Злополучная поездка в Крежнов, ну и прошедшая ночь, лучшая ночь в моей жизни… впрочем, об этом я уже говорила. Вот и все! Мама первой узнала, что я полюбила тебя, пыталась отговорить, но разве это возможно? Она сдалась. Как сдалась и я. Ты изменил меня.
— С пани Марией я тоже вчера имел довольно долгий разговор, — сказал Александр. — Она просила, чтобы я оставил тебя.
— Да? Почему ты не сказал мне об этом раньше?
— А зачем? В конце концов она махнула на все рукой. Решила: как будет, так и будет!
— Скажи, Саша, а нам действительно могут не разрешить быть вместе?
— Могут, Злата. Но я буду драться за тебя, за наше счастье, до конца.
— Но почему? Что такого в том, что ты русский, а я чешка? Мы любим друг друга, желаем быть вместе. Почему кто-то может помешать нам?
— Я бы тоже хотел иметь ответ на этот вопрос. Хотя, возможно, все обойдется. Главное, ты любишь меня. А что будет дальше, посмотрим.
Злата вздохнула:
— Права мама, будь что будет. Ну, а теперь твоя очередь.
— Ты позволишь мне покурить?
— Да, давай вставать. Продолжим разговор на кухне. Но обещай, что будешь искренен, как я.
— Обещаю.
— Полотенце я тебе в ванную принесу. Или ты будешь стесняться меня?
— Не буду.
— А я буду! Но женщина и должна быть скромной. Я права?
— Конечно, любимая. Ты во всем абсолютна права.
— Хорошо. Встаем?
— Встаем.
С этой ночи Черников и Злата стали жить вместе. Ночевали у Александра, так как того в любой момент могли вызвать в часть по тревоге. Условия у Черникова были не ахти какие — все же чешские квартиры сильно отличались от тех, в которых проживали семьи советских офицеров, — но молодые люди были счастливы и совершенно не замечали этого. Свободными вечерами они ужинали в кафе пани Марии, которая смирилась с выбором дочери, в редкие выходные днем уходили в пригородный лес, где подолгу гуляли, наслаждаясь прелестями природы. Но подобное, к сожалению, долго продолжаться не могло.
Проблемы начались в пятницу, 20 июля. Черников, как всегда, прибыл в часть раньше обычного. У входа в штаб его поджидал командир батальона, и это было неожиданно. Обычно Злобин появлялся в батальоне, кроме понедельника — командирского дня, к самому разводу, а тут пришел раньше. Приняв доклад дежурного, отправил того в столовую. Сам же, зная о раннем прибытии на службу своего заместителя по вооружению, остался у штаба. Завидев командира, Черников не мог пройти мимо. Подошел, отдал честь:
— Здравия желаю, Сергей Борисович.
Комбат ответил, пожав капитану руку:
— Здравствуй, Александр Владимирович! Смотрю, настроение у тебя выше крыши.
— Хорошее настроение. А вы хотите испортить мне его? Наверное, ждете комиссию корпуса? Так у нас по линии техники и вооружения все в порядке.
— Черт с ней с проверкой, капитан, не первая и не последняя. От любой отбиться можно, а вот настроение я тебе действительно испорчу. Впрочем, в этом виноват ты сам.
Черников удивленно посмотрел на командира:
— Что-то я плохо понимаю вас, товарищ подполковник!
Комбат указал на штаб:
— Пройдем ко мне. Там и поговорим, пока замполит не появился.
— А что, Елисеев не должен знать о нашем разговоре?
— Лучше, если не будет знать. Пока.
Офицеры прошли в кабинет командира отдельного танкового батальона. Злобин присел за рабочий стол, Черников устроился напротив, за столиком-приставкой. Злобин взглянул на заместителя:
— Ну, рассказывай, Саша, как ты докатился до такой жизни?
— До какой такой?
— Ты простачком-то не прикидывайся! Расскажи о своей совместной жизни с некой пани Златой Рингер.
— Вот вы о чем? Узнали… Впрочем, рано или поздно, это все равно произошло бы. А о жизни? Хорошо живем, душа в душу.
— Что можно сказать, молодец! А на приказ, запрещающий подобные контакты, тебе наплевать?
— Нет, но, как говорится, сердцу не прикажешь.
— Так меж вами любовь образовалась?
— Да, мы любим друг друга.
— Это из-за нее ты набил морду сверхсрочникам полка? И ее же вытащил из горящего поезда?
— Так точно.
— И она, в знак благодарности, влюбилась в тебя. А ты воспользовался этим, так?
— Нет, не так. Мы любим друг друга. И наша любовь не зависит от того, кому я набил морду или кого вытащил из поезда.
Комбат наклонился к Черникову:
— У тебя, Саша, непорядок с головой? Обострение последствий контузии, или ты серьезно решил поиграть с огнем?
— Я плохо понимаю вас, Сергей Борисович.
