Воздух словно пропитался запахом ясменника и гнилой древесины. Огромная жаба уставилась на него с палисадника горящими кошачьими глазами и издала сдавленный звук. В ответ избушка поднялась из травы, показав покрытые чешуей толстые, неуклюжие лапы, скорее ящеричные, чем куриные. Все как в сказках и все-таки не совсем.
Она на удивление резво развернулась, прежде чем снова опуститься в траву. Заскрипела на петлях дверь. Жаба сразу исчезла внутри, но хозяйка медлила. Вероятно, хотела дать черепам возможность как следует разглядеть незваного гостя.
Наконец от притолоки в дверях отделилось костлявое лицо. У Джекоба зарябило в глазах при виде цветочного орнамента на платье, в складках которого мелькали руки, больше похожие на покрытые бурой корой сучья. Краски переливались, пока Баба-яга шла к нему через двор. Замысловатая вышивка диких в своей яркости цветов рассказывала о мире и древнем колдовском искусстве. Пусть ткань была не первой чистоты – поговаривали, ее хозяйка любила умащать кожу лесным перегноем, – сочность красок посрамила бы и королевскую мантию. Женщины в украинских деревнях, подражая Бабе-яге, носили вышитые шали, которые передавали из поколения в поколение. В них заворачивали младенцев, ими укрывали усопших. Знали лесных ведьм и в Варягии. Там поговаривали, что их носы дорастают порой до чердачных стропил, а пальцы заканчиваются загнутыми вороньими когтями.
Если яге так хотелось, все это становилось правдой. Потому что она, как и все ведьмы, выбирала облик по своему усмотрению. Представшая в то утро перед Джекобом выглядела на свои годы, то есть старше леса и избушки, где вековала уж точно не первую сотню лет. Волосы имели цвет поднимавшегося из трубы дыма, а глаза горели красным, как дикий мак по ту сторону частокола.
– Фу-фу… – Старуха щелкнула узловатыми пальцами, и Джекоба окутало облачко серебряного пара. – Я-то думала, старая… Томятся под корою древесною, листвою удушены, опутали коренья резвы ноженьки… – Не приближаясь к Джекобу, яга словно выбивала из него серебряную пыль, которая мерцающей пленкой оседала на черепах. – Стало быть, кто-то из них выбрался и ты умудрился с ним повздорить? Это скверно. Где мне, старой, с ними тягаться.
Джекоб приблизился к забору и остановился в шаге от него.
Он знал, что в ее владениях нет ни воспоминаний, ни времени. Говорили, что время Баба-яга, съедает, намазывая на хлеб, точно масло.
– Я никому не выдам, что ты мне помогла. Я ведь кое-что принес в обмен на один из твоих рушников.
Ведьмы любят переходить к делу сразу. Эта не была исключением, судя по улыбке, в которой расплылось костлявое лицо.
– Значит, сделка? Но почему ты не заходишь?
– Ты знаешь почему.
Она просияла.
– Жаль. Твое лицо словно нарочно сделано для моей двери.
Лиц между цветочными завитками и птицами Джекоб насчитал не меньше дюжины. Одно из них принадлежало его знакомому охотнику за сокровищами, известному глупостью и жадностью и имевшему привычку кормить свою овчарку дупляками. Интересно, что он хотел стащить у яги? Волшебное яйцо или курицу, что их несет? А может, то домотканое чудо, за которым явился Джекоб?
Старуха протянула руку и оторвала от деревянной стены одну из украшавших ее фигурок. Это оказался ворон, он взлетел, мигом обрастая черными перьями. Птица опустилась на голову Джекоба и принялась рыться у него в волосах, словно в земле, – ощущение не из приятных, – а потом села к яге на плечо и что-то прокаркала в самое ухо. Или, скорее, прохрипела осипшим стариковским голосом.
– Рушник нужен не ему, а кому-то другому? – озадаченно переспросила старуха.
Деревья вокруг одобрительно зашумели, будто хотели сказать, что прежде не видели такой самоотверженности.
– Моей подруге, – подтвердил Джекоб.
Тут Баба-яга сощурилась, словно впервые по-настоящему заинтересовалась пришельцем:
– Ну-ка посмотрим, что ты принес нам взамен…
Ее красные глаза жадно вспыхнули, когда Джекоб вытащил из рюкзака лисью шкуру.
– О… это получше моих лохмотьев. – Старуха просунула голову между кольями и сморщила нос. – Фу-фу, как странно пахнет. Издалека пришел, добрый молодец? – Она нетерпеливо протянула руку.
– Издалека, издалека… – Джекоб отодвинулся от забора. – Ты знаешь, что случится, если попытаешься забрать ее у меня силой.
– Ты прав, и это обидно, – с сожалением заметила старуха. – Обожди минуту.
Яга направилась к дому и исчезла в нем, на этот раз воспользовавшись дверью и, как почудилось Джекобу, что-то напевая себе под нос.
Она отсутствовала целую вечность. Все это время ворон на крыше не сводил с гостя глаз. Наконец хозяйка появилась в дверях с кусочком ткани, покрытым еще более замысловатой вышивкой, чем платье.
– Ты знаешь, что он может спрятать тебя от врагов? – спросила она уже возле забора. – Даже от тех, кто томится в деревьях. Мой рушник ослепит их всех.
Джекоб схватил рушник правой рукой, одновременно протягивая через забор левой лисью шкуру. Он вызвал в памяти серебряное лицо Лиски, чтобы не одернуть руку в последний момент. Но когда Баба-яга поковыляла к избушке, сжимая в костлявом кулаке шкуру, Джекоб понял, что продал Лискину душу. У него не было другого выхода. Он повторял это снова и снова, весь обратный путь до поляны, показавшийся ему необыкновенно долгим, пока между деревьями не забрезжил огонек костра.
Краски Бабы-яги
Лиска лежала все в том же положении, словно запертая в своем металлическом теле. Ханута при помощи ножа снял с нее посеребренную одежду и укрыл старым одеялом, которое повсюду носил с собой, – подарок потерянной любви, как подозревал Джекоб.
– Ну-ка, отвернись, – велел Ханута Сильвену, подсаживаясь к Лиске с рушником яги.
Тот безмолвно повиновался. Сильвен так расчувствовался, что даже не нашел в себе силы выругаться.
Пожалуйста, помоги!
Джекоб и сам не знал, к кому обращает эту просьбу. Ни боги, ни духи, к которым взывали по обе стороны зеркала, не играли в его жизни никакой роли. Но Лиска-то в них верила. Он погладил ее серебряные волосы.
Пожалуйста, помоги!
Разумеется, она пристрелит его, как только узнает, что́ он отдал за этот платочек. Или того хуже – она от него отвернется.
Ханута опустился на колени рядом с Лиской.
– Если только она очнется… – Он прокашлялся, как будто это «если» комом встало у него в горле. – Я имею в виду… жалко смотреть, как вы без толку бегаете друг за дружкой. Черт тебя подери, Джекоб. Людовик Ренсман и тот ведет себя как мужчина.
– При чем здесь это? – Джекоб растерялся от неожиданности. – У меня на этот счет свои соображения. Мы друзья, разве этого мало? Или напомнить тебе о той актрисе, чей портрет ты носишь на груди, вместо того чтобы сделать ей предложение?
