– Клара…
Незнакомка словно смаковала ее имя. Откуда она его, собственно, знает? Ах да, беджик… Девушка снова вытащила брошь и, не обращая внимания на протесты Клары, приколола на лацкан халата.
– У вас такое имя… – продолжала она, – как бы и мне хотелось иметь имя… Шестнадцатая… о чем это говорит, кроме того, что до меня было еще пятнадцать…
О чем она? Клара увидела выступившую на пальце каплю крови. Ранка оказалась на удивление глубокой. На Клару вдруг навалилась усталость. Ничего удивительного, столько ночных дежурств за последнее время.
Она подняла глаза. Нависшее над ней лицо казалось точь-в-точь похожим на ее собственное.
– Оно такое же красивое, как имя, – прошептала незнакомка. – Но у меня много лиц.
В дверях она снова стала прежней. Только теперь Клара ее узнала: эта самая женщина была на фотографии, которую Уилл унаследовал от своей матери. Клара попыталась встать, но ударилась коленкой о стол. Ноги обмякли, и она повалилась на кресло. Спать.
– Веретено, шипы розы… – прошипела незнакомка, мгновенно изменившись в лице. – Брошь намного лучше.
Окровавленная колыбель
Женщина билась в истерике. Доннерсмарк не понимал ни слова из того, что она кричала, тыча ему в лицо окровавленной тряпкой. Оба гоильских солдата были ошеломлены человеческой несдержанностью, даже на их каменных лицах читалось некое подобие ужаса.
– Где императрица?
– У себя в будуаре. Ее не осмелились беспокоить.
Это сказал солдат с сердоликовой, как у короля, кожей. С некоторых пор, по приказу Амалии, для охраны дворца отбирали только таких.
– Кто решится ей сказать…
Кто, как не личный адъютант.
Видит Бог, Доннерсмарк предпочел бы заявиться к ней с другим известием. Особенно сейчас, когда после недельного отсутствия Амалия без лишних вопросов снова приняла его на службу.
О Синей Бороде он рассказал ей сам. Но обо всем остальном – страшных ранах, которые нанес ему слуга-олень, и лечении у деткоежки – умолчал. Никто не видел его шрамов, даже купеческая дочка, которую Доннерсмарк по осени собирался взять в жены. Он не хотел ей объяснять, как получилось, что рядом со шрамами остались словно выжженные на коже отпечатки ведьминых пальцев. Его грудь походила на поле битвы, где основательно потопталось несколько армий. Но даже это было не самое страшное. Каждую ночь Доннерсмарк видел один и тот же сон: он превращался в оленя и молил Темного Бога, покровителя солдат и убийц, вернуть ему человеческий облик.
Множество комнат и переходов отделяло спальню Лунного принца от покоев его матери. Ничто не должно тревожить сон королевы. Вот почему в то утро страшное известие не сразу достигло ее ушей.
По слухам, знаменитое говорящее зеркальце, которым владела прабабушка императрицы, и то, перед которым сидела сейчас Амалия, были сделаны из одного стекла. «Кто на свете всех милее?..» Королева услышала бы в ответ на этот вопрос именно то, что желала слышать. Золотые волосы, безупречной формы нос и фиалкового оттенка глаза – только одна женщина могла соперничать красотой с Амалией Аустрийской. Но и та не принадлежала к человеческому племени.
Они были как день и ночь. За время, прошедшее после свадьбы, король все чаще отдавал предпочтение дню, и фигура Темной Феи мелькала в дворцовых переходах немым укором оскорбленной любви. То, что красоту, очаровавшую Кмена, соперница получила от лилий фей, не делало обиду менее горькой.
Горничная, скреплявшая волосы Амалии русалкиными слезками, сердито посмотрела на Доннерсмарка. Слишком рано. Ее госпожа не готова явить миру свое лицо.
– Ваше величество…
Амалия вздрогнула. Не оборачиваясь, поймала его взгляд в зеркале. И месяца не прошло с тех пор, как королева отметила двадцать первый день рождения, и Доннерсмарку она по-прежнему казалась заблудившимся в лесу ребенком. Что ей корона и расшитое золотом платье? Даже лицо купила ей мать, потому что то, с которым Амалия увидела свет, оказалось недостаточно красивым.
– Речь пойдет о вашем сыне.
Амалия почувствовала, как вокруг нее сгущается тьма. Она все еще не сводила глаз со своего отражения. И что-то было в ее взгляде, помимо обычной растерянности. Что-то такое, чего Доннерсмарк объяснить не мог.
– Няньке давно следовало бы принести его сюда. Я не хотела нанимать эту бестолковую деревенскую дуру. – Амалия провела рукой по золотым волосам, словно они были чужие. – Права была мать, когда говорила, что крестьяне глупы, как скот. А у поварят на кухне мозгов не больше, чем у сковородок.
Доннерсмарк избегал смотреть в глаза горничным, как видно привыкшим сносить оскорбления от госпожи. «А как насчет солдат? – мысленно спросил он. – Или фабричных рабочих, бросающих уголь в ненасытные утробы печей?»
Вероятно, Амалия не оценила бы этой иронии. Она только что расправилась с бастующими горняками, послав против них солдат мужа. Без согласия последнего.
Ребенок в лесу. Только с армией за плечами.
– Не думаю, что это вина няньки, – возразил Доннерсмарк. – Сегодня утром колыбель вашего сына оказалась пуста.
Фиалковые глаза расширились. Амалия смахнула с головы руку горничной и еще пристальнее вгляделась в зеркало, словно силилась что-то прочитать на своем лице.
– Что это значит? Где он?
Доннерсмарк опустил голову. Правду и только правду, какой бы горькой она ни была.
– Мои люди его ищут. На колыбели и подушке остались пятна крови.
Одна из горничных всхлипнула. Остальные, разинув рты, уставились на Доннерсмарка. Амалия так и застыла перед туалетным столиком. Нависла тишина, пронзительней нянькиного крика.
– То есть он мертв.
Она первая произнесла это слово.
– Мы еще ничего не знаем. Возможно…
– Он мертв, – оборвала королева Доннерсмарка. – И ты не хуже меня знаешь, кто его убил. Она завидовала мне, потому что не могла родить сама, но не решалась причинить ему зло, пока Кмен не уехал.
Амалия зажала ладонью совершенной формы рот и повернулась. Фиалковые глаза наполнились слезами.
– Приведи ее ко мне, – приказала она, вставая. – В тронный зал.
Горничные посмотрели на Доннерсмарка со смешанным выражением ужаса и сочувствия. Кухарки говорили, что Темная Фея варит змей, чтобы передать своему лицу блеск их кожи. Дворцовые слуги шептались, что человек падает замертво, стоит ей невзначай коснуться его подолом. Кучера божились, что не жилец тот, на кого пала ее тень. А садовники, в чьих угодьях Фея гуляла каждую ночь, прочили скорую смерть наступившему на ее след.
