— Ну, я не знаю. Для некоторых извиниться — почти невозможная вещь.
— Это верно, но тем не менее я пришла принести извинения. Твоя мать заверила меня, что ты могла меня серьезно ранить мечом или без меча. Она также сказала, что «вытрет мною пол», если я когда-нибудь буду плохо отзываться об одной из вас. Я не понимаю, что это значит, тем более что такой необходимости нет. Я способна учиться на своих ошибках.
— Да?
Аурелет посмотрела на Древана.
— Да. Я хотела бы сказать пару слов моему сыну, если ты не возражаешь.
— Конечно.
Отходя в сторону, Шанель заметила удивление Древана при слове «сын», произнесенном этой женщиной. Она не стала гадать, что может получиться, если Аурелет отнесется к Древану как к личности, не связывая его с человеком, который много лет назад причинил ей горе. Возможно, ничего, но кто знает? Дети охотнее прощают, чем взрослые.
Было уже поздно, когда Шанель вышла из ванны и пришла в спальню. Фалон ждал ее. Он был уже в постели и разглядывал Шанель при бледном свете гаальских камней. Она была одета в пижаму из мягкого коррильского шелка. Фалон вопросительно поднял брови, поскольку раньше Шанель всегда приходила в постель обнаженной.
— Ты собираешься спать в этом, Шанель?
— Да.
— Я думаю, что это не получится, — сказал Фалон. — Но ты можешь попробовать, — добавил он с усмешкой.
— Я как раз собираюсь это сделать, воин, — огрызнулась она, услышав знакомую фразу. Он вздохнул.
— Так ты все еще сердишься на меня? Если хочешь, я не стану к тебе прикасаться.
— Я этого не хочу, — раздраженно сказала она. — И когда входила сюда, то не сердилась на тебя, но ты явно должен быть осторожнее.
Шанель подошла к постели и одним движением плеч сбросила с себя пижамную рубашку. Затем она попыталась снять нижнюю часть пижамы, но под столь внимательным взглядом голубых глаз это не получилось у нее быстро. Шанель услышала тяжелое дыхание Фалона и почувствовала, как ее перекатили на живот.
— Теперь я понимаю, что ты просто хотела избавить меня от необходимости видеть результаты моей работы.
В голосе Фалона слышалось столько отвращения к самому себе, что Шанель поспешила его ободрить.
— Это не так плохо, как… — Она замолчала, так как Фалон поднял ее на руки и понес прочь из комнаты. — Куда ты меня несешь?
Фалон не отвечал, и Шанель не стала больше спрашивать, полностью доверившись ему. Через некоторое время она обнаружила, что он вошел в какую-то комнату, и, обернувшись, увидела стоявший там медитекс.
— Я не понимаю, Фалон.
Он наклонился и, не говоря ни слова, нежно поцеловал ее, прежде чем закрыть крышку медитекса. Через минуту, когда крышка открылась сама по себе, последние следы наказания исчезли. Фалон поднял Шанель и понес обратно. Очень довольная своим воином, она обняла руками его шею.
— Как я догадываюсь, ты изменил свое мнение, да? — сказала Шанель, улыбаясь ему.
— Воин хотел бы, чтобы кожа его подруги жизни не была такой нежной.
Он вздохнул так, как если бы она специально сделала такой свою кожу, чтобы только досадить ему. Шанель засмеялась и стиснула его шею чуточку сильнее.
— Это действительно было не так страшно, — сказала она. — К вечеру я уже перестала вздрагивать от боли, когда садилась.
— Ты хочешь убедить меня, что в будущем выдержишь наказание? Я уже понял это, керима, наблюдая за тобой в нынешний восход. В следующий раз лучше иди сразу в медитекс, до того как появятся твои синяки.
— Зачем, проклятое ничтожество? — Смеясь, она ударила его по плечу. — Нет, пожалуй, ты — сама доброта.
— Ты предпочитаешь, чтобы я поговорил с твоим братом?
— Нет, не делай этого! На самом деле тебе вряд ли когда-нибудь еще придется наказывать меня, так что давай лучше навсегда похороним эту тему, ладно?
Фалон натянуто улыбнулся, положив Шанель на кровать и наклонившись над ней.
— У меня есть нечто другое, что следует похоронить в первую очередь, женщина.
— Не утруждай себя объяснениями, воин. — Ее улыбка была уже абсолютно порочной. — Просто покажи мне это.
— Почему Чаллен назвал твою мать женщиной-воином?
Шанель лежала рядом с Фалоном, свернувшись калачиком, и вертела в руках прядь его волос.
— Потому что она специалист по рукопашному бою, причем смертоносному бою, — ответила Шанель. Раньше она сражалась с воинами и побеждала их. Ты думаешь, почему ты так легко оказался в бассейне?
Фалон замер.
— Откуда ты об этом знаешь?
— Брок сказал Марте, а Марта мне. Привыкай к этому, Фалон. Когда Мок II поблизости, от них почти невозможно что-нибудь скрыть.
— Они будут поблизости не дольше, чем твои родители будут находиться здесь. Ее глаза расширились.
— Ты шутишь! Как ты думаешь, откуда моя мать узнала, что ей срочно нужно навестить меня? Все это время, пока я здесь находилась, Марта наблюдала за мной.
Фалон закрыл глаза, сознавая свое поражение.
— Скажи мне, как можно положить конец этому наблюдению.
— Я все еще не совсем счастлива здесь, Фалон. Пока это так, сомневаюсь, что Марта перестанет следить за мной.
Наблюдение его больше не интересовало.
— Ты все еще сердишься на меня из-за наказания? — тихо спросил Фалон.
— Нет.
— Тогда почему же ты не счастлива?! — почти со злостью воскликнул он, встав на ноги.
Он выглядел таким огорченным, что Шанель едва не улыбнулась, хотя смеяться тут было нечему.
— Я уже говорила тебе, что есть кое-что, о чем ты мне никогда еще не говорил. Может быть, ты никогда этого и не скажешь, — с печалью в голосе добавила она.
— Шанель, я не пожалею для тебя слов, если они могу сделать тебя счастливой, — нежно сказал Фалон. — Ты хранительница моего сердца, моя единственная в жизни любовь. Скажи, что я должен тебе…
— Я думаю, ты это уже сказал. Ты любишь меня, Фалон? — добавила она с удивлением. — Воины Ба-Хар-ана действительно способны любить?
— Те счастливцы, которые могут найти хранительниц своего сердца. Однако не говори мне, женщина, что ты именно это ожидала услышать, потому что я уже говорил тебе о своей любви.
— Нет. Я не могла пропустить столь важное для меня.
— Когда я просил тебя стать хранительницей моего сердца, я просил тебя принять мою любовь.
— Откуда я могла это знать? — пожаловалась Шанель. — Твоя страна и моя — не одно и то же.
— Тогда позволь мне объяснить вот что, — сказал он, снова переворачивая ее в то положение, которое ему особенно нравилось. — Моя жизнь, как и мое сердце, принадлежит тебе. А теперь я подарю тебе свое дитя.
