Кроме того, до начала работы на Макговерна Манкевич был политическим обозревателем Washington Post, и его бывшие коллеги не хотели дискредитировать его, публикуя глупости, которые он говорит. Журналисты, как и богачи, имеют обыкновение защищать людей своего круга и даже тех, кто уходит из него, ввязываясь в безнадежные предприятия.
Таким образом утром 8 марта, когда окончательный подсчет голосов в Нью-Гэмпшире показал, что Макговерн набрал 37,5 процента, а «фаворит» Эд Маски — только 46 процентов, Фрэнк Манкевич был моментально возведен в ранг «светила».
Нью-Гэмпшир в 1972-м тряхнул Маски так же жестоко, как в 1968-м прокатил Линдона Джонсона. Маски проклял прессу и поспешил вниз, во Флориду, правда, еще выступая как чемпион и напоминая всем и каждому, что он в конце-то концов победил в Нью-Гэмпшире.
До боли напоминает Линдона Джонсона — тот побил Маккарти почти на 20 пунктов, а затем, четыре недели спустя, в штате Висконсин покинул гонку накануне следующих предварительных выборов.
Но у Маски была всего одна неделя до Флориды, и ему уже ничего не оставалось, кроме как решиться на то, что его сотрудники назвали «блицкригом последней минуты». Он ломанулся на улицы, пожимая всем руки и наводняя штат значками, флайерами и листовками с призывами: «Доверяйте Маски», «Верьте Маски» и «Маски говорит по делу»…
Когда Большой Эд прибыл во Флориду, он выглядел и вел себя, как надломленный человек. Наблюдая за ним, я вспомнил выражение обреченности на лице Флойда Паттерсона, когда он проходил взвешивание для своего повторного матча за звание чемпиона с Сонни Листоном в Лас-Вегасе. Паттерсон был настолько явно сломлен, что я не смог поднять ставку на него — при любых раскладах — среди сотни или около того ветеранов спортивной журналистики, сидевших на местах вокруг ринга в вечер боя.
Я сидел рядом с Роки Марчиано в первом ряду и как раз перед началом боя купил два высоких бумажных стакана пива, потому что не хотел толкаться в очереди, когда начнется бой.
«Два?» — спросил Марчиано с усмешкой.
Я пожал плечами и успел быстро выпить первый стакан, пока Флойд вышел из своего угла и обратился в воск при первом же ударе Листона. До конца первого раунда еще оставалась минута, Листон снова начал колотить его, и Паттерсон рухнул на пол под счет рефери. Бой закончился, прежде чем я начал второй стакан.
Маски проделал во Флориде тот же самый путь, как и предсказывал Манкевич 48 часами ранее в гостиной своего пригородного дома в Вашингтоне. «С Маски уже покончено, — сказал он тогда. — У него нет базы. Никто на самом деле не выступает за Маски. Они просто поддерживают фаворита — человека, который утверждает, что он единственный, кто может побить Никсона, но даже сам Маски больше не верит в это. Он не сумел получить большинство голосов демократов даже в Нью-Гэмпшире, на его собственной территории».
На следующее утро, на борту самолета, летящего из Вашингтона в Майами, я попытался добиться от Манкевича еще каких-нибудь прозрений, предложив поставить 100 долларов на то, что Маски не придет даже вторым. Я видел его на третьем месте — чуть-чуть впереди Джексона, затем Уоллес, Хьюб и Линдси, обошедший Макговерна с 11 процентами против девяти. (Этот прогноз был сделан прежде, чем я увидел финальные убогие выступления Макговерна и Линдси в понедельник вечером. Макговерн выступал в Университете Майами, а Линдси с Чарльзом Эверсом — в церкви для черных в северном Майами. Ближе к ночи в понедельник, за семь часов до открытия избирательных участков, я уже считал, что они оба могут финишировать за Ширли Чисхолм… И почти так и произошло: Линдси получил что-то около 7 процентов голосов, Макговерн — примерно 6 процентов, а Чисхолм — 4 процента, в то время как Джордж Уоллес отправился домой с 42 процентами, а следом с большим отрывом шли Хамфри с его 18,5 процента, Джексон с 12,5 процента и… Маски с 9 процентами.)
Когда завтра вы пойдете голосовать, помните, что весь этот день глаза Америки будут устремлены на вас. Америка смотрит на вас, и она не отведет своего взгляда.
Сенатор Джордж Макговерн на митинге в Университете Майами вечером накануне предварительных выборов во Флориде
Вашу мать!.. Cнаружи идет невероятный ливень: он обрушился внезапно и залил все вокруг. Капли дождя молотят по бетону в моем внутреннем дворике примерно в десяти метрах от пишущей машинки. Потоки воды хлещут на поверхность бассейна с подсвеченной водой… Дождь заливает крыльцо и треплет в теплом ночном воздухе листья пальм.
Позади меня на кровати мой водонепроницаемый Sony вещает: «Сейчас в Майами 5:28…» И тут же раздается хриплый вопль Рода Стюарта: «Мама, неужели ты не признаешь своего сына?..»
За шумом дождя я слышу, как морские волны накатывают на песок. Все это будит во мне странные, обрывочные воспоминания…
«Мама, неужели ты не узнаешь меня сейчас?..»
Ветер, дождь, прибой. Пальмы, клонящиеся на ветру, жесткий фанк-блюз по радио, литровая бутылка виски на буфете… Какие-то шаги снаружи? Высокие каблуки цокают под дождем по мостовой?
Продолжай печатать… Но я не могу сосредоточиться на этом занятии. Я продолжаю ждать, что вот-вот за мой спиной зеркальная дверь распахнется настежь, и я повернусь и увижу Сэди Томпсон
[46]
, стоящую позади меня, промокшую до нитки… Она улыбается, склоняется через мое плечо посмотреть, что я наваял за сегодняшнюю ночь… Затем тихо смеется, наклоняясь еще ниже… Мокрая грудь у моей шеи, аромат духов… И теперь по радио: «Дикие лошади… Мы оседлаем их в один прекрасный день…»
Прекрасно. Держись на этой волне. Не отступай. Сохраняй эту фантазию в своем воображении и старайся не замечать, что небо снаружи светлеет. Занимается рассвет, и через пять часов мне предстоит лететь в Масатлан ради одного обвиняемого в употреблении наркотиков, который скрывается от правосудия. Жизнь становится все сложнее. После Масатлана нужно быстро вернуться в Сан-Франциско и подготовить все, что я тут написал, к печати, а затем отправиться в Висконсин вести хронику следующего акта этой саги отстоя и предательств, называемой «предвыборной гонкой».
* * *
Следующие предварительные выборы Демократической партии пройдут в Висконсине. В них примут участие шесть серьезных кандидатов, которые гоняют по штату на зафрахтованных самолетах и тратят по десять штук в день на возможность пудрить мозги местному населению. Скучные выступления на завтрак, еще более тоскливые речи на обед и чушь под соусом на ужин.
Доколе, о господи, доколе? Чем это закончится? Единственная потенциальная польза этой жалкой кампании может заключаться в том, что она приведет Демократическую партию к самоуничтожению.
Многие люди всерьез обеспокоены этой перспективой, но только не я. Я никогда не был слишком партийным человеком и, чем больше узнаю о реалиях национальной политики, тем больше убеждаюсь в том, что Демократическая партия — это атавизм, скорее препятствие, чем средство передвижения, и в американской политике ничего не изменится, пока с Демократической партией не будет покончено.
