— Но ведь они-то знают, что оборонял тогда Москву не я один. Под моим командованием была всего лишь одна из полевых армий.
— В том-то и дело, Андре: под вашим командованием была целая армия! Причем ничуть не меньшая по численности, чем армия Александра Македонского в пору ее величия.
— …Хватит фантазий, Хейди! Это была всего лишь одна из нескольких подмосковных армий! — не унимался Власов, понимая, что нельзя, чтобы она постоянно находилась под наркотиком собственных иллюзий. — Одна из нескольких! Рядом со множеством других генералов. И они, эти генералы, все прекрасно помнят.
— Да ни черта они не помнят, мой генерал генералов. В этом я давно убедилась, сумев убедить половину германского военного бомонда в том, что оборонял эту самую Москву вы один. И что вы думаете? Они — кто охотно, а кто не очень, — но верят. Учтите, никакой Геббельс не способен сотворить вам такую славу, какую способна сотворить любящая, верящая вам женщина, мой генерал генералов. Разве вы в этом еще не убедились? Так что осталась самая малость…
— Взять Москву?
На сей раз Хейди с ответом не торопилась. После минутного молчания, она, очевидно, готова была возобновить разговор, однако поднебесье над горной долиной, в которой располагался санаторий, вновь наполнилось равномерным, но мощным гулом моторов. Поскольку гул этот постепенно смещался к западной оконечности долины, то было понятно, что это возвращается после воздушного удара та волна англо-американских ночных бомбардировщиков, которая еще недавно летела на восток.
Русский генерал и германка мысленно провожали вражескую эскадрилью в полном суеверном молчании.
— Вы задали совершенно прямой и нелукавый вопрос, — напомнила генералу неугомонная арийка.
Даже если бы вся эта воздушная эскадра принялась разносить ее санаторий на камешки, то и после этого ничто не смогло бы заставить ее прервать нить разговора с Власовым. Она все еще свято придерживалась ею же установленного правила: в брачном ложе заниматься только любовью и планированием их общего великого восхождения к вершинам славы.
— Наверно, я вас удивлю, мой генерал, однако у меня есть два варианта ответа на него.
— Излагайте оба, Хейди, и главное — откровенно, чтобы так: в стремени, да на рыс-сях.
— О, нет, сегодня ограничимся только одним ответом.
— Считаете, что два — было бы слишком много для одной ночи?
— Можно сказать и так. Но мне не хочется, чтобы высказанные в одну ночь, эти ответы внесли еще большую сумятицу в ваши помыслы и вашу душу, чем та, что уже переполняет вас. Остановлюсь на основной, точнее, на основополагающей, как говорят философы, позиции. У вас будут как минимум сутки, чтобы основательно осмыслить ее.
— Набираюсь мужества выслушать вас, Хейди.
— Вам непременно нужно взять свою Москву. Потому что это ваш Рубикон. Во что бы то ни стало взять, не повторяя при этом ошибок ни Бонапарта, ни фюрера Третьего рейха. В этом ваш Олимп и ваша Голгофа. Скажите, что должна сделать для этого я лично, и я все сделаю.
«Может, мне действительно подсунули ее для поднятия, так сказать, боевого духа? — в который уже раз предался сомнениям Власов. — Как злого демона, толкающего меня со всей моей ратью в поход на родную землю? А почему бы и нет? Первым заподозрил ее в этом мой генералитет. Пошли разговоры: „Променял на немку. Всех нас, офицерский корпус, всю армию променял, причем не просто на бабу, а еще и на немку! Теперь у нас появился еще один командарм — эсэс-вдова!» А вслух произнес:
— Пока что я и сам плохо представляю себе, насколько это может оказаться реально, и что для этого следует делать прежде всего мне самому.
— Вы должны будете поднять весь свой народ и непременно взять ее, Андре! — не обращала внимания на его страхи и сомнения Хейди Биленберг. Лично она обладала способностью верить во все, о чем говорила, и хотела, чтобы точно так же вел себя ее героический избранник. — И тогда памятники бесстрашному русскому генералу Власову, борцу за свободу великого народа и борцу против коммунистической чумы, возвысятся во всех столицах Европы. Ведь говорят, что среди русских немало отменных солдат — разве не так?
— Они неплохо сражаются, когда приходится изгонять врага с родной земли. Но не тогда, когда по своей же родной земле их призывают пройтись огнем и мечом.
— По земле большевиков, Андре. Земле, жидо-коммунистами у них отобранной и жидокоммунистами же оскверненной. Теми жидокоммунистами, которых наслал на твою землю германский шпион и убежденный педераст Ульянов-Ленин, умудрившийся затем совершенно разграбить вашу страну, пооткрывав себе и своим соратникам счета за рубежом, в самых престижных и надежных банках мира. Многие у вас, в России, все еще не знают об этом. Но они должны узнать. Мы развернем такую мощную пропаганду, что доктор Геббельс заскулит от зависти.
— Кажется, у вас появился опытный консультант по истории России?
— Естественно, — подтвердила Хейди, ничуть не смутившись. — Иначе и быть не могло: появился. Я этого не скрываю.
— Кто именно, если сие не есть тайна?
— В числе первых можете назвать своего бравого офицера связи капитана Штрик-Штрикфельдта.
— Вашего, Хейди, давнего друга, в стремени, да на рыс-сях?
— Об этом лучше умолчать. Так или иначе, а на полноценную, святую ревность, мой генерал генералов, вы все равно не способны. Так что этому консультанту вы доверяете?
— Еще как! Проверен и надежен. Но ведь, похоже, что не он один работает на вас.
— Вы правы. Появился еще один, имеющий доступ к самой секретной разведывательной информации, относящейся к России. Вот только назвать его пока что не имею права. Так что в принципе я могу получить любую информацию, какую только пожелаю, и делиться с тобой. А, как вам мои успехи, полководец полководцев?!
— Потрясающе! Может быть, этот человек сумеет организовать мне встречу с Гитлером?
Хейди задумчиво посопела и поерзала плечиками, как это делала всегда, когда он пытался что-либо делать не так, как ей хотелось бы, или когда всерьез задумывалась над создавшейся ситуацией.
— Это очень важно для тебя, Андре? — произнося его имя, Хейди, частенько переходила на «ты». Обращение на «вы» было сопряжено только со специально для него придуманным самой Хейди обращением «мой генерал генералов», что в ее представлении было чуть ли не выше «генералиссимуса».
— Крайне важно. Иначе мне придется идти на Москву не с армией, а с остатками армейского обоза. И не наступать, а сдаваться. И времени уже не осталось.
— Надо подумать.
— Для долгих раздумий времени у нас тоже уже не осталось.
— Тем более, следует хорошенько подумать… Кстати, почему вы никогда не надеваете медаль, которой вас наградил фюрер?
[38]
