Да, у Власова были причины остерегаться Жиленкова, и даже ненавидеть его. Но в то же время и сам он уже не раз прибегал к нынешним связям бывшего московского «партайгеноссе»
[57]
. Так или иначе, но и на сей раз командарм не стал делать ему замечание, а, поиграв желваками, продолжил:
— Цель этого конгресса — создать Комитет освобождения народов России, в который войдут представители русского Белого движения, а также, украинских, прибалтийских, белорусских, кавказских и прочих национальных движений и воинских формирований. По существу, мы сформируем своеобразное правительство России в эмиграции. И очень важно, что к проведению этого конгресса мы с вами придем, уже имея за плечами Освободительную армию, пусть даже в ее зачаточном состоянии.
Едва он произнес это, как генерал Георгий Жиленков подхватился и зааплодировал. Кое-кто поддержал его, но слишком уж несмело; люди попросту не успели осмыслить важность сказанного командармом, да и поддерживать Шоферюгу тоже не очень-то хотелось.
— И еще одно очень важное для нас известие: Гиммлер сообщил мне, что в принципе он и командование вермахта согласны с тем, что мы можем рассчитывать и на формирование третьей дивизии РОА. Я тотчас же уведомил его, что назначаю командиром 3-й дивизии генерал-майора Шаповалова
[58]
, — указал он рукой на скромно сидящего в дальнем ряду, у окна, бывшего командира 320-й стрелковой дивизии Красной армии.
— Благодарю за доверие, господин командующий, — медлительно, и, как показалось Власову, не очень охотно, поднялся тот со своего места. — Хотя и понимаю, что здесь есть генералы поопытнее, а, может, и поудачливее меня.
— Успокойтесь, — осадил его начштаба Трухин. — Мы все взвесили. Не одна ваша дивизия полегла в первые же месяцы войны, так что все мы в той или иной степени «удачники».
Власов хотел как-то прокомментировать их диалог, но здесь вновь возник Жиленков, который словно бы испугался, что теперь все внимание может быть переключено на очередного счастливчика.
— Если позволите, господин генерал-полковник, я хотел бы сказать несколько слов по поводу приближающегося события.
Командарм не произнес ни «да», ни «нет», однако Жиленков уже вышел в центр комнаты и возвращать его на место было неудобно.
К тому времени, когда немцы еще только сватали Власова в командармы, Жиленков уже мнил себя одним из руководителей Русского движения и его идеологом. До войны он был первым секретарем одного из городских райкомов партии Москвы и даже избирался членом Московского горкома ВКП(б), а в плен под Вязьмой сдался еще в 1941 году, будучи членом Военного совета 32-й армии. Правда, скрыв при этом свое настоящее имя и свой армейский чин.
Для Власова не было тайной, что до мая 1942 года Жиленков служил водителем в 252-й германской пехотной дивизии под фамилией погибшего красноармейца Максимова, документами которого предварительно запасся. И как водитель характеризовался положительно. Отсюда, кстати, и пошла его кличка Шоферюга.
Вот только самого Жиленкова судьба «шоферюги» не устраивала. Решив, что он уже достаточно искупил свою вину перед рейхом за баранкой армейского грузовика, он легализовался, представ перед германским генштабом с планом создания на оккупированной вермахтом территории русского правительства, которое бы занялось организацией борьбы против советской власти в России. И даже нашел своего покровителя в лице полковника генштаба барона фон Ронне.
До создания правительства, в котором Жиленков уже видел себя премьером, дело не дошло, однако по генштабистским бумагам, а также по досье абвера и СД, генерал-майор Жиленков все же проходил как один из возможных претендентов на роль лидера Русского освободительного движения. Как бы там ни было, а он уже хорошо был известен Гиммлеру, Кейтелю и Геббельсу; с ним не раз консультировались по различным «русским вопросам» высокопоставленные чины абвера и министерства восточных территорий.
Пользуясь покровительством влиятельного полковника Генштаба, барона фон Ронне, он настоятельно пробивался то к Геббельсу, то к Герингу, и даже помышлял о встрече с фюрером. И вот теперь Жиленков болезненно ощущал, что присутствие Власова постепенно снижает его акции в глазах германского руководства, а сам Власов явственно ощущал на затылке дыхание своего оппонента Жиленкова. До открытой вражды пока не доходило, но все же…
— Господа, хочу заверить вас, — отлично поставленным голосом «трибуна» заговорил Жиленков, — что конгресс русских сил станет событием общеевропейского масштаба, последствия которого будут сказываться уже в послевоенном мире. По личному заданию Гиммлера я занимаюсь подготовкой текста манифеста этого конгресса, который будет обращен ко всем народам Советского Союза.
— Разве командарм уполномочивал вас связываться по этому вопросу с Гиммлером? — неожиданно послышался густой бас генерала Благовещенского.
— Это офицеры из штаба Гиммлера вышли на меня! — мстительно улыбнулся бывший партработник. — Что же касается вас, господин Благовещенский, то пора бы уже привыкнуть к тому, что ко мне, как к одному из зачинателей нового Русского освободительного движения, много раз обращались за советами и поддержкой из самый высоких сфер рейха. Ценят, знаете ли…
— И все же, скромнее бы вам, Жиленков, скромнее… — проворчал бывший начальник училища противовоздушной обороны Народного комиссариата Военно-Морского флота.
Однако никакого впечатления на Жиленкова этот выпад не произвел. Уже в который раз он давал понять всему русскому генералитету: не волнуйтесь, как только Власов дискредитирует себя, вы тотчас же получите в моем лице своего нового вождя. И, конечно же, более достойного.
— Мы будем исходить из того, что костяком новой России станет союз славянских народов, а потому и проведение конгресса планируем в Праге, одном из древних центров славянства
[59]
. В городе славянского единения.
