— Этой не придется.
— Вот видишь… — неопределенно как-то молвила Мария, а немного помолчав, добавила: — Но хотелось бы видеть, как у нее это будет получаться. Кстати, как хоть она в постели? С ней у тебя лучше выходит, чем со мной? Не ехидничаю, просто спрашиваю.
— Сейчас мы говорим не об этом, — резко осадил ее Власов. — Если передумаешь, сразу же дай знать. Не хочешь в кадровики, в разведотдел армии определю, женщинами-разведчицами командовать будешь. Сразу же «капитана» присвою.
— Я ведь уже сказала: не пойду я в твою Русскую освободительную, чтобы во второй раз «власовкой» становиться. Хватит с меня. И еще скажу тебе, генерал: не верят уже в твою Русскую освободительную. Никто не верит: ни русские, ни германцы. Припоздал ты с ней. В сорок втором создавать надо было.
— Не от меня это зависело. Не позволяли мне.
— А теперь позволяют? Знаешь, что теперь тебе позволяют? Повести десятки тысяч русских на скорую, верную и совершенно бессмысленную гибель. И вести их на эту гибель или не вести — теперь это уже зависит прежде всего от тебя, Власов. Тут уж ты свои грехи на фюрера не спишешь.
Генерал достал портсигар, открыл его, закрыл и вновь открыл. Хейди настолько резко пресекала его тягу к курению, что даже с Марией он курить уже побаивался.
— Правильно делает, что запрещает, — уловила суть его маеты Воронова. — Тем более, что она еще и врач. Но, чтобы не мучиться, лучше закури.
— Мне долго не сообщали, где тебя держат. Несколько раз пытался выяснить, но ты знаешь, как здесь…
— Да и не очень-то удобно было генералу, командарму РОА судьбой какой-то там поварихи интересоваться, — подсказала ему Воронова.
— А потом жизнь закрутила…
— … А тут еще немка. Не в обиде я, дело житейское. — Мария опустилась в кресло, но буквально через минуту вновь поднялась и потянулась к Власову. — Как думаешь, переспать с тобой мне позволят?
— Что ты: какое там «переспать»?! — возразил Власов. Его всегда поражала та непосредственность, с которой Воронова говорила обо всем том, о чем всегда принято было говорить намеками даже между мужем и женой.
— Тогда не будем дразнить гусей и изводить самих себя, — тяжело вздохнула она, опускаясь назад в кресло. Стол был уставлен двумя бутылками вина и двумя порциями лангета. Тут же лежала коробка конфет швейцарского производства. — А хочется еще раз переспать с тобой. Очень хочется. Понимаю ведь, что в последний раз.
— Сама сказала: не будем дразнить гусей. Смотри, какой стол нам накрыли.
— По нынешним временам — щедро, — перехватила его изголодавшийся взгляд гостья. — Я вот и есть не стала. Все — твое. Истощавший ты какой-то: что после Москвы, что под Волховом, что здесь. Чего так? — с тоскливой грустью осматривала его Мария, и было в этом взгляде не столько женского, сколько материнского. — Паек-то и зарплата наверняка генеральские. Ты бы не стеснялся, прикупал кое-чего.
— Какие там генеральские?! — вдруг сорвался Власов. — Мне платят, как немецкому фельдфебелю. Наравне.
— Не может быть! — ужаснулась Мария.
— Ладно, не будем об этом, — поморщился Андрей, жалея о том, что пожаловался Вороновой. — Хватает, прикупаю. Здесь, в санатории, тоже голодом не морили.
— Морить не морили, но и она, немка твоя, тоже жиреть не дает. Да не смущайся, генерал, я ведь…
— Я сказал: хватит об этом! — еще более резко прервал ее Андрей. — Долго задерживаться у меня не следует, — сказал уже спокойнее, берясь за бутылку с вином. — Разговор на рыс-сях — и тебя увезут. Как-нибудь подберем время, и уже тогда…
— Стоит ли подбирать его? Я ведь тоже… не из монастырской кельи к тебе. Генерал один немецкий, эсэсовский, наведывается. Молодой еще, под сорок. На русскую, видите ли, потянуло, на любовницу Власова.
— Что, так и говорят? — пропустил командарм мимо ушей все, что касается ее любовника.
— И не только это. Я когда там, за линией была…
— Что-о?! Тебя засылали в наш тыл?
— А тебе ничего не рассказали обо мне? — в свою очередь удивилась Мария.
— Что и когда мне могли рассказать? О том, что ты жива, я узнал полчаса назад, в подворотне санатория.
— Тогда извини, тоже особо рассказывать не стану. И давай выпьем, а то у меня горло, как песком протерли.
9
Они выпили за Россию, за всех тех ребят, что остались под Волховом; и за тех, кто теперь, уже по эту сторону фронта, усеивает своими телами все пространство от Польши до черт знает покуда.
— Значит, ты все же у них в разведке, — вернулся Андрей к прерванному разговору. Теперь, после двух фужеров вина, Мария показалась ему еще красивее и соблазнительнее. Но он решил: не время затевать что-либо. Нужно продержаться. Как в окопе, во время психической атаки. — Когда в первый раз забросили?
— Уже через четыре месяца после пленения. Вместе с группой наших, русских. Подучили меня на радистку, по ускоренной программе, и забросили.
— Неужели настолько доверяли,?
— Я ведь у них так и проходила по документам — то ли жена, то ли основательная любовница генерала Власова. А поскольку о тебе они были наслышаны, то и во мне почему-то не сомневались. Сдавались-то вместе. Господи, как вспомню, как мы сдавались! Словно в прорубь головой. Боже мой, — простонала Мария, — знал бы ты, сколько страху натерпелась, когда тебя увезли, а я осталась с этими живодерами! Как я тебя проклинала, как донимала упреками: «Ему хорошо, к нему относятся, как к генералу! А что будет со мной?! Неужели не мог спасти? Увезти с собой». Привыкла, что ты командарм, и все тебе подвластны. Не понимала, что плен — и для генерала плен.
— Я и сам понял это не сразу, — признался Власов, вновь берясь за бутылку. — Сам не знал, на каком свете пребываю. Сколько раз ты успела побывать за линией фронта?
— Не поверишь: трижды. Сама удивляюсь, как уцелела. Многие и по первому разу в небеса уходят. Во время третьей заброски одного, решившего в НКВД податься и меня прихватить (до слез разжалобил: отсидим, говорит, свое, на Волгу поедем, поженимся), — на месте пристрелила. Потом еще двоих раненых… Тоже пришлось. Но и после этого вернуться не могла. Добро, хоть рация работала. К тому же группой командовал какой-то известный немецкий диверсант, точного имени которого никто из нас не знал. Ради его спасения немцы бросили в прорыв две роты твоих «власовцев», как их теперь называют, да какой-то полубелорусский-полуукраинский полицейский батальон. Словом, отбили они на одну ночь ту деревушку, в которую мы с вечера, под видом окруженцев, прокрались — вроде бы к родным местам возвращаемся.
— Ну и как они к нам относятся: к РОА, к Русскому комитету?
Мария помолчала, выпила вина, закусила и вновь помолчала.
— Да как относятся? Как и положено: развешивают попавшихся в плен по всем фонарным столбам, какие только подвернутся. Сама видела четверых на площади одного городка: «Месть предателям-власовцам, предавшим свой народ и свою армию! Так будет с каждым власовцем…» И все такое прочее. Знаешь, я ведь уже давно смерти не боюсь. Одного только смертельно опасаюсь — попасться в руки коммунистам. Даже мертвой. Над мертвой тоже ведь надругаются.
