— Напрасно вы так настойчиво осуждаете самоубийство лейтенанта Маркочи, адъютант.
— Вы правы, штурмбаннфюрер, — скорбно произнес гауптштурмфюрер, придав своему лицу смиренное, приличествующее случаю, выражение, — нельзя лишать человек, совершившего убийство двух своих коллег, возможности искупить свою вину собственной жизнью.
— Как мы с вами, Родль, глубинно понимаем друг друга!
26
— Я осуществлю вашу давнюю мечту, Гольвег. Пребывая в Югославии, вы с трудом сдерживали желание переметнуться к партизанам и возглавить один из отрядов Тито.
Гольвег удивленно взглянул на Скорцени и нервно передернул плечами, как смертельно уставший боксер — перед двенадцатым раундом.
— Что-то не припоминаю… — попытался он возразить, забывая, что если уж Скорцени захочет высказать какую-то мысль, то слушать он будет только самого себя.
— Не знаю: то ли время от времени давала знать о себе ваша славянская кровь — как моя, венгерская, то ли еще что-то… Что вас так поразило, Гольвег? Да, в моих венах течет и венгерская кровь. И я не скрываю этого, Гольвег.
— Простите, штурмбаннфюрер. Не могу знать, какими сведениями вы располагаете, — насторожился диверсант, — но я не припоминаю, чтобы мои симпатии к партизанам…
— Не к партизанам, а к авантюристам.
— Возможно.
— Так вот, оберштурмфюрер, — повысил голос Скорцени, поднимаясь из-за стола, но жестом сдерживая Гольвега, Штубера и лейтенанта вермахта Розданова
[88]
от желания расставаться со своими креслами. — Вы всегда страстно желали побывать в шкуре командира одного из отрядов Тито. Это у вас в природе, в самой вашей натуре. Как истинный диверсант, вы всегда рвались в лес, в горы. Да и по характеру своему тоже являетесь отшельником.
— Если вы так считаете, — не без вежливой иронии согласился Гольвег.
— Впрочем, что касается отшельничества, то это больше относится к вам, Штубер, — остановился Скорцени напротив одного из своих самых талантливых последователей. И тот не выдержал, подхватился, поднимая вслед за собой Гольвега и Розданова.
— Почти монашеского отшельничества, — подтвердил он, уже догадываясь, к чему клонит Скорцени. Оставалось выяснить кое-какие детали.
— Еще бы: «Рыцари черного леса», «Рыцари рейха», просто какие-то безымянные подсадные партизанские отряды. Некая, забытая Богом и людьми крепость на окраине никому не ведомого Подольска, которую вы превратили в свой родовой замок, в эдакий саксонский форпост на подступах к Черному лесу. Фантазия, изысканная фантазия — вот что вас приятно отличает от множества других диверсантов, Штубер! Но, к сожалению, ни сербским, ни хорватским языком вы не владеете. И в этом преимущество перед вами оберштурмфюрера Гольвега неоспоримо.
Скорцени выдержал длительную паузу, осматривая всех троих с таким скептически недоверчивым прищуром глаз, словно вот-вот собирался воскликнуть: «Господи, и мне придется совершать переворот в Венгрии, штурмовать ее королевскую крепость с этим вот сбродом?!»
Гольвег молча, напряженно всматривался в лицо Скорцени. Он терпеть не мог подковырок и недомолвок. Они всегда приводили его в ярость. От кого бы ни исходили. Пусть даже от «первого диверсанта империи». Он — солдат. И требовал ясности. Во всем — ясности!
— Вас, Розданов, судьба, говорят, тоже немало побросала по Югославии? Это верно?
— После Гражданской войны в России год служил в Воеводине, господин штурмбаннфюрер, — вытянулся по стойке «смирно» Розданов. — Потом немного учился в Русском кадетском корпусе при «Державной комиссии Врангеля». Хотя и прибыл туда в чине поручика, однако офицерского образования не имел.
— Русский кадетский корпус в Югославии?! Как романтично! Вот почему в свое время генерал Шкуро лично заинтересовался вами, надеясь направить в специальную диверсионную школу «Атаман»
[89]
, созданную при «казачьем стане» генерала Доманова.
— Провинциальный мерзавец, — не меняя выражения лица, процедил Розданов.
— Кто именно: Шкуро, Доманов?
— И тот и другой, — не задумываясь и не тушуясь, объяснил Розданов.
Скорцени не стал выяснять, почему вдруг Розданов столь нелестно отозвался о двух белогвардейских генералах. Но само определение «провинциальный мерзавец» ему понравилось.
— Поскольку вы, поручик, — русский, то вам виднее. Не знаю, где и какую военную науку вы проходили до того, как попали в Германию, но знаю, где вас по-настоящему научат воевать — на Фридентальских курсах.
— Мне приходилось слышать о вашей школе, — еле сдержался Розданов, чтобы по обыкновению своему не добавить: «провинциальных мерзавцев», — в замке Фриденталь.
— Хотя лучшая подготовка солдата, конечно, окопная, тем не менее… К окопам тоже нужно готовить. — Даже в совершенно спокойной обстановке Скорцени иногда начинал говорить громыхающим голосом, который напоминал турий рык. — Ну а если сумеете убедить нас в преданности идеалам СС… Да-да, о том, чтобы наиболее достойные воины из славян становились офицерами СС, мы тоже позаботимся. Их и сейчас уже немало
[90]
. Но к этому мы еще вернемся. А пока — к делу. Прошу всех садиться.
Скорцени сел за стол и еще раз озарил присутствующих скептически-холодным прищуром глаз.
27
Гул авиационных моторов, неожиданно донесшийся со стороны Буды, на несколько минут разорвал гипнотические нити молчания и взгляда, которыми штурмбаннфюрер парализовал своих подчиненных. Хотя к центру Будапешта самолеты, судя по всему, прорывались редко, но, похоже, что в этот раз они все же прорвались.
Ясное дело, Скорцени не собирался отменять встречу из-за какого-то налета. Единственное, чего он опасался — как бы авиация противника не разнесла вдрызг дворец регента в королевской крепости. С каким бы риском ни была сопряжена операция по захвату крепости и аресту Хорти, ему не хотелось, чтобы это воспринималось потом как следствие мощного авианалета противника, результатами которого он воспользовался.
— Для начала обрисуем себе в нескольких словах ситуацию. Николас Хорти, сын адмирала-регента, в скором времени собирается занять пост отца. Уже сейчас, заботясь о плодах своего правления, он готов полностью отречься от союзнических обязательств Венгрии перед Германией и упорно ищет контактов с Тито.
