Она устремила на меня недоверчивый взгляд – очевидно, общение с моими предшественниками научило ее тому, что люди в состоянии иронизировать. То есть подразумевать прямо противоположное тому, что произносят.
Но я поспешил успокоить ее:
– Я имею в виду ровно то, что сказал. Вы выставили непременным условием нашего следующего свидания дреды – так я согласен. Я не хочу потерять вас.
К моему удивлению, теперь она повела себя неуступчиво:
– Я в вас не уверена.
– Это всего лишь прическа. От нее всегда можно избавиться. Если мы оба увидим, что дреды мне все-таки не идут, их всегда можно обстричь. Или расплести.
– Я не уверена не в дредах, а в вас, в вас лично, – уточнила она. – В «нас», как это называется. В том, что вы мне подходите.
Вдруг я понял, что комнату заполнили сумерки. Вроде бы у Алии горел свет, но это не мешало приближающейся ночи заполнять помещение. Мне стало неуютно, даже жутко, хотя буквально пять минут назад я чувствовал себя в гостиной Алии совершенно свободно и уходить вовсе не собирался.
Она сидела по-прежнему напротив меня за столом, ее лицо погружалось в тень, а голос звучал все более неприятно.
– Одновременное пребывание здесь и там воздействует разрушительно, однако наиболее благоприятная среда вследствие влажности и общей погруженности вниз… Это было сделано не без определенного плана. Впрочем, многие искали не в том направлении. Мальтийские тайны лишены смысла, потому что они явлены. Пустоты нет даже в пустоте. То, что есть глубина, выходит на поверхность и растворяется в воздухе, и тогда приходит Истинный Туман. Об этом не следует забывать ни в единую минуту своего сна.
Я встал и вышел. Спустя минуту я уже стоял на трамвайной остановке.
Гемпель наконец снял свою шапочку. И коньяк здесь был ни при чем. Он сделал это не ради коньяка, а лишь потому, что его рассказ подошел к тому естественному рубежу, когда следовало избавиться от головного убора и явить то, что он доселе скрывал.
Как я и ожидал, это были дреды. Он все-таки вернулся к Алии и согласился на то, чего она добивалась.
– Хочешь потрогать? – спросил он, грустно усмехаясь.
Я протянул руку и коснулся мягких валиков, в которые были скатаны его волосы. Светлые кудряшки из времен нашего общего детства выглядели поруганными, уничтоженными. Алия, очевидно, подплела в них чужеродные нити и, возможно, часть своих собственных волос. Выяснить это простым разглядыванием было невозможно.
– Тебе идет, – вынужден был признаться я. – А как ты их моешь?
– Это все спрашивают, – он болезненно усмехнулся, – а я отвечаю: никак. Дреды не моют.
– Так и живешь с грязной головой? – поразился я. – Она же пахнет!
– Я привык.
– Но это негигиенично, – настаивал я. Сам я никогда бы на такое не решился.
– Не настолько, как это принято считать, – возразил Гемпель. – Впрочем, я же говорю, их всегда можно срезать или расплести… Во всяком случае, я так считал.
– А на самом деле? – насторожился я.
– Не знаю. – Он пожал плечами. – Правда не знаю. – Гемпель хмыкнул. – Забавная история, да?
– Пока что я вижу очень простую историю, в которой нет ничего забавного. Ты побывал на вечеринке, узнал адрес интересной девицы со странностями, наутро навестил эту девицу, и она уговорила тебя сделать дреды. Очевидно, мы переходим к следующей стадии: она стала морочить тебе голову.
– Ты прав, – сказал Гемпель. – И я был прав.
– В чем? – спросил я.
– В том, что обратился именно к тебе, – пояснил Гемпель. – В дополнение к уже перечисленным достоинствам (наше давнее знакомство и отсутствие общих знакомых теперь) я смело добавляю еще одно: ты обладаешь поразительной способностью любую, самую невероятную вещь сводить к набору пошлостей. Это чрезвычайно поможет при разборе ситуации.
– Лично я называю это «раскладывать по полочкам» или «разбирать на кирпичики», – ответствовал я, несколько уязвленный.
Гемпель дернул головой.
– От названия ничего не изменится. Суть останется прежней… Несколько дней я честно пытался забыть Алию. Разумеется, мне это не удалось. Да я и с самого начала знал, что обречен на поражение. Каждую ночь она мне снилась, да так отчетливо, что я просыпался весь мокрый от пота и слез. И притом виделась она мне именно в тех положениях, какие я ей описывал: то в сверкающем полупрозрачном гробу, заброшенная посреди бескрайней вселенной, то на глубине морских вод, с водорослями на коже… Ладно, назовем все это любовным бредом похотливого козла.
– Заметь, я молчу, – вставил я.
Гемпель ухмыльнулся:
– Уже заметил… Итак, на пятый день непрерывного бреда я сдался. Отправился бродить по улицам. Несколько раз мне чудилось, будто я вижу ее, и я бежал, чтобы догнать ее, но она исчезала. Пару раз совершенно явственно я видел существ из параллельного мира. Не могу сейчас быть уверенным в том, что это был тот же самый параллельный мир, что и прошлый раз. Тогда я наблюдал существ человекообразных, хоть и невероятно уродливых. Теперь же мне то и дело являлись создания, больше похожие на ящериц или насекомых. И вместе с тем у меня не было ни малейшего сомнения в том, что они обладают разумом.
Если те видения были постоянными и грозили превратиться в непрерывный кошмар, то эти мелькали лишь на миг и тотчас исчезали.
Тем не менее я воспринял их как хороший знак, потому что это свидетельствовало о близости Алии. Я потратил часов пять на блуждание по Васильевскому острову. Я был убежден в том, что нахожусь именно там, где видел в прошлый раз пустырь и розовый дом на перекрестке. Однако ни пустыря, ни дома Алии не было здесь и в помине. Два серых семиэтажных строения торчали на улице, в подвале одного помещался продуктовый магазин, в подвале другого – скучный лабаз с вывеской «Стройхозтовары».
Я приходил на это место в последующие недели как на работу и выстаивал там по нескольку часов. Не сомневаюсь, что обо мне складывались разные легенды, по большей части неприятные. Если раньше меня могли бы принять за безнадежно влюбленного, то теперь, скорее всего, меня в том районе считали за маньяка, который только и ждет удобного случая, чтобы похитить ребенка и сделать с ним что-нибудь ужасное.
И вот однажды я проснулся с твердым убеждением, что сегодня произойдет нечто знаменательное. С моей стороны не было предпринято для этого никаких шагов. Я просто знал. Знал с первого мгновения, как открыл глаза.
За окном хлестал дождь, небо было тяжелым и серым, и Нева – я чувствовал это, даже не видя ее, – разбухла и подползла к краю набережной. Она уже лижет парапеты, бьется в стены своей тюрьмы, ей охота на волю, и она только ждет своего часа, который настанет в две тысячи двадцать четвертом году, когда она разнесет проклятую дамбу и проглотит Петербург.
– Это предсказание? – спросил я.
