– О! – сказал Гемпель с непередаваемой интонацией. – Ну, насчет этого было слабовато. Никто никому ничего не вставлял.
– А Алия?
– Мне хотелось, – признался Гемпель, – но я не рискнул. Возможно, она только выглядела человекообразно… Не знаю. Внешность весьма обманчива.
Официантка вернулась и принесла нам два песочных колечка, обсыпанных чахлыми орешками. Очевидно, ничего более кремового не нашлось. Ладно.
– Ты остановился на том, что Алия говорила о странствиях разума, – напомнил я, обкусывая орешки с колечка.
– Да, – задумчиво молвил Гемпель. Он обвел пальцем узор на абажуре и продолжил (его рука светилась разноцветными огнями, словно сама по себе). – Другой мир. Там, за Плутоном, за гипотетической планетой под названием Прозерпина, если такая действительно существует…
Окончание рассказа Андрея Гемпеля (в баре).
Помнишь в десятом классе астрономию?..
(Когда географичку заставили взять этот курс – специального преподавателя так и не нашли – она не скрывала своего недовольства и в конце концов пошла на прямой саботаж. Каждый ученик получил тему для доклада. Я, например, должен был рассказывать про планету Меркурий. На уроках выступали исключительно ученики: один говорил, остальные слушали. Всем до единого она поставила «отлично». Вышел скандал, но географичка справилась. Она у нас, как мыс Доброй Надежды – об нее разбивались любые бури.
Гемпель был специалистом по Плутону. Прозерпина считалась планетой гипотетической и притом – трансплутоновой, то есть спрятанной от наших глаз за Плутоном. По-настоящему ее признавали только астрологи, которых никто по-настоящему не признавал. – Примеч. мое.)
В космическом пространстве, которое Алия называла «живой пустотой», странствовали некие существа, сгустки разумной материи, и в своей неуемной жажде бытия они прибывали в иные миры и там оседали в качестве своего рода эмигрантов.
Достижения их культуры для нас практически бесполезны, поскольку ни эстетически, ни технически они совершенно неприменимы в условиях традиционной земной цивилизации. Прозерпиниане научились расщеплять пространство и обитать в своего рода параллельной вселенной…
Согласно объяснению Алии, на их планете стало слишком тесно. Перенаселение, истощение ресурсов. Поэтому они прибегли к совершенно невозможной для нас технологии и расщепили свой мир на два, а потом и на три… Сейчас там, на Прозерпине, существует не менее восьми параллельных миров, и все они функционируют одновременно. Инопланетяне получили возможность выбора – каждый решает сам для себя, в каком из миров обитать. Иногда, поссорившись, супруги разводятся – такое случается в любой цивилизации, не только у нас (какое утешение!), – и тогда суд выносит постановление: для жены – один мир, для мужа – другой, и никаких переходов туда-обратно. Это считается довольно суровым наказанием, потому что прозерпиниане плохо переносят какие-либо ограничения свободы.
Итак, сперва удвоение, потом утроение… и так далее, до увосьмерения мира. Поначалу это было воспринято прозерпинианами как решение всех проблем. Но, как это всегда случается при использовании слишком сложных и радикальных технологий, последствия оказались весьма неожиданными и даже катастрофическими. Прозерпина утратила стабильность. Каждый новый пласт бытия забирал некую часть «любви» (термин Алии) – объединяющей силы, связывающей их пространственно-временной континуум в единое целое. Прибавление девятого пласта бытия едва не закончилось разрушением всей планеты – всех ее восьми уровней существования.
– И что же, – сказал я недоверчиво, – когда они поняли, что практически уничтожили собственную планету, они взялись за колонизацию нашей?
– Коротко говоря, да, – кивнул Гемпель.
– Боже, боже, мы все умрем! – воскликнул я. – Не пора ли собирать вещички и сматываться куда-нибудь на Марс?
– Напрасно иронизируешь, – отозвался Гемпель. – Они уже приступили к созданию на Земле второго слоя и поселились в нем. Этот слой пока несовершенен – в том смысле, что остались возможности неконтролируемого перехода из Земли-один на Землю-два и обратно, а этого в идеале быть не должно. Подобные переходы дозволяются только с разрешения властей и только определенным образом, а не спонтанно.
– Если все будут шляться туда-сюда, – сказал я, – то это…
– Это ускорит разрушение Земли-один и всего земного континуума в целом, – подтвердил Гемпель. – Они решили учесть ошибки, допущенные на Прозерпине. Работа в этом направлении ведется, и притом весьма активно. На завершение ее потребуется несколько столетий. Затем настанет черед третьего слоя, четвертого… Спустя тысячу с небольшим лет они исчерпают возможности Земли. Алия утверждает, что сейчас ученые Прозерпины ведут серьезные исследования нашей планеты. По их данным выходит, что Земля выдержит не менее девяти слоев, полностью изолированных друг от друга.
– Следовательно, у нас осталось еще лет тысяча с небольшим? – сказал я. – Какое облегчение!
Гемпель не обратил внимания на иронию, прозвучавшую в моих словах. Он весь был захвачен собственным рассказом.
– Алия утверждает, что они прибыли на Землю приблизительно триста лет назад и поселились в этих краях потому, что здесь было пустынно. Весьма малой оставалась вероятность того, что именно в устье сильно заболоченной протоки поселятся люди. Ничто не мешало исследованиям природы; что до человеческой цивилизации, то она находилась на крайне низком уровне развития, по отзыву Алии, и поначалу не вызывала никакого любопытства у прозерпиниан.
– Ничего себе! – возмутился я. – Ведь у нас уже были Леонардо да Винчи и другие титаны эпохи Возрождения.
– Искусство оставляет прозерпиниан полностью равнодушными, – объяснил Гемпель. – Кстати, это одна из причин, по которым им трудно находиться в человеческом теле. Человек так устроен, что не в состоянии оставаться безразличным при виде чего-нибудь красивого. Это совершенно сбивает с толку прозерпиниан. Они считают нас неполноценными.
– Сами они… недоделанные, – вырвалось у меня.
Гемпель пожал плечами.
– Алия была одной из немногих, кому удалось сжиться с человеческим обличьем. Она даже вынуждена была признать, что она исключительно хороша собой и что ее физическая красота обладает определенной ценностью.
– Ну ничего себе! – сказал я, поедая второе колечко с орешками.
– Представь себе, для нее это оказалось проблемой… Милованов пытался открыть ей глаза, но, как она выразилась, его физическая оболочка была слишком отвратительна. Она не смогла перейти некоторые эстетические барьеры, которые усвоила вместе с человеческим обличьем. Кроме того, ей помешали также этические барьеры, чрезвычайно сильные у ее народа.
– А ты?
– В каком смысле? – уточнил Гемпель.
– В том самом, – усмехнулся я.
Если я предполагал его смутить, то мне это абсолютно не удалось. Гемпель оставался серьезным и спокойным.
