Звук их шагов тонул в неумолчном стрекоте ткачиков, деловито устраивавших в буше свои гнезда. Путь пролегал в молчании с того момента, как они выехали из Кикуйю. Выйдя из зарослей, они ступили на едва заметную звериную тропу, ведущую к обрывистому оврагу. Здесь тропа завивалась в кольцо, образуя закрытый от ветра тупик. В ветреный день Мара и Джон могли бы переждать тут непогоду. Не сговариваясь, они остановились у укромного уголка, где так любили сидеть на известняковом уступе на самой кромке в устье оврага, откуда открывался вид на долину.
Все так же молча они сели на краю, почти соприкасаясь плечами. Их взоры устремились туда, где далеко внизу лежал их дом. Отсюда казалось, что ничего в нем не изменилось. Заросли акации золотистой скрывали смотровую площадку, тростниковая хижина, сливаясь с травой, была едва различима. Ни единого признака того, что приют, на который Джон едва было не махнул рукой, сейчас переживает второе рождение.
Мара открыла рот, словно собираясь что-то сказать, но слова, готовые сорваться с губ, будто присохли к гортани. Она подумала о комочке жизни, который зреет в ней, превращаясь в дитя.
И сказала себе: ребенок сближает родителей, сблизит он и ее с Джоном. Но даже пытаясь убедить себя в этом, она поймала себя на мысли, что думает о Питере. Он был потерян для нее, и кому как не ей об этом знать, но продолжал быть рядом, пусть даже только в ее мыслях, в каждом ее вздохе. Поэтому Мара не понимала, как будет дальше жить с Джоном, не говоря уже о том, чтобы снова его полюбить. Тем более она не понимала, как можно сохранить брак, если рассказать мужу о Питере. И потому она решила про себя: пусть ее тайна останется тайной для Джона. Но молчание уже стало сказываться: оно воздвигло стену между ней и Джоном, стену, которую не так легко разрушить. Быть может, стоит прямо сказать Джону, что ей известно о его отношениях с Матильдой? Но тот ли это таран, который крушит стены ревности? Взвесив все «за» и «против», Мара стала думать о том, чтобы отложить любое противостояние до тех пор, пока родится ребенок. Если не дольше. «Но вот Карлтон: он, конечно, обещал, что никто не сможет опознать ее в роли Мегги, но как она сама будет сидеть рядом с Джоном, наблюдая, как… Нет-нет, лучше сказать об этом здесь и сейчас — пусть даже он сразу не поймет…
Мара все еще глядела вдаль; внутри нее поднималось чувство, которое можно было охарактеризовать одним словом — паника. Больше не было ни выбора, ни времени на выбор. Мара проводила взглядом орла, описывающего широким кругом циферблат над долиной, и ей представилось, как стрелки его крыльев сомкнутся и он ринется вниз, чтобы забрать ее, выхватить из прежней жизни…
Внезапно она почувствовала руку Джона на своей руке и тут же догадалась о значении его жеста — его уши, а может, инстинкт охотника, уловили: что-то не так. Проследив за его взглядом, Мара медленно обернулась в сторону единственного выхода из лощины.
Из-за серого валуна показались желто-молочные острия бивней, за ними — элегантный, как змея, серый хобот. За ними появилась голова с маленькими глазками, массивная, но по-своему грациозная нога, которая поддерживала тяжесть внушительного туловища, уши, похожие на контурные карты африканского континента.
— Она нас пока не заметила, — шепнул Джон, оставаясь неподвижным. Мара затаила дыхание.
Слониха, лениво обрывая пучки травы, стала спускаться к лощине. Иногда она резко проводила хоботом по земле, словно подметая тропу. Мара догадалась, что та уловила запах прошедших по тропе людей и сейчас идет по нему.
Гигантское животное было уже менее чем в двадцати футах от них. До Мары доносились мерные звуки — это грубая шкура слонихи шуршала при ходьбе. Она возвышалась над кустарником — мощное, величественное животное, и ее дряблое лицо, испещренное глубокими морщинами, несло печать вековой мудрости.
Мара искоса взглянула на Джона. Его лицо выражало то же благоговение, которое испытывала она. Они обменялись изумленными взглядами. Казалось, появление здесь этого прекрасного животного и торжественное обещание Джона никогда больше не убивать слонов были мистическим образом связаны. От этой мысли по телу Мары прокатилось тепло.
Затем слониха замерла. Огромные, неровные по краям уши разошлись в стороны — верный признак настороженности или раздражения. Джон тут же напрягся. Животное их увидело. Почти незаметным кивком головы он дал Маре знак идти следом и одним плавным движением подобрал ружье и поднялся на ноги. Он начал медленно продвигаться по тропинке вглубь вымытого водой оврага. Мара следовала за ним след в след. В конце оврага был тупик, выбраться из которого можно было только по одной-единственной тропе, которая вела вверх по скалам, — для слонихи она была слишком узкой и крутой.
Джон продолжал все так же уверенно двигаться вперед, лишь немного ускорив шаг. Затем внезапно замер без движения. Через его плечо Мара увидела, как показался слоненок — он не спеша семенил по ущелью со стороны тупика, направляясь к матери.
Джон рывком повернулся, схватил Мару за плечо и потащил ее в сторону. Но кусты боярышника плотно обступали их, не оставляя свободного места.
Повисла недолгая, напряженная пауза. Слониха, не замечая людей, смотрела туда, где стоял слоненок.
Маре вдруг показалось, что в ее голове звучит голос Джона: «Мы зажаты между матерью и ее слоненком. Отрезаны скалами..»
Мамаша подняла голову повыше, яростно хлопая ушами. Злой трубный рев разорвал тишину.
Джон снова схватил Мару за руку, оттаскивая ее дальше под защиту каменного выступа — ближе к слонихе, зато освобождая пространство между ней и слоненком.
Почти в тот же миг слоненок сорвался с места и побежал к матери, под ее защиту. Мара медленно, с облегчением выдохнула. По не успела она повернуться к Джону, как послышался еще один громогласный рев. Слониха ринулась на них.
— Беги! — махнул рукой в сторону оврага Джон. Сам он кинулся в обратную сторону, навстречу слонихе, крича и размахивая ружьем. Мара отшатнулась, в ее широко раскрытых глазах застыло недоумение: слониха продолжала наступать на Джона.
— Джон, назад! — что было сил крикнула Мара, очнувшись.
Джон, все так же размахивая руками, отступил в сторону. Слониха двинулась за ним. «Он уводит ее», — догадалась Мара. Подальше от нее.
Внезапно Джон остановился. Поглядел на винтовку, словно только что вспомнил о ней, и на его лице промелькнула нерешительность. Мара ощутила ее физически, при этом понимая, насколько это чувство чуждо всей его охотничьей выучке. Долю секунды спустя Джон поднял винтовку дулом вверх, по-прежнему придерживая ее у бедра. Словно в раздумье, он перехватил рукоять затвора, отводя ее назад и досыпая патроны в патронник. Вскинув телескопический прицел к глазам, он направил дуло на слониху, но прежде, чем нажать курок, резко повел стволом вверх.
Звук выстрела эхом раскатился по долине.
Слониха запрокинула голову, хобот взметнулся к небу, и наступившую после выстрела тишину прорезал рев ярости. Опустив бивни, слониха ринулась в атаку.
