В нем словно зарождалось какое-то мятежное чувство, смысла которого он не понимал. И почему, интересно, Гун сказал минуту назад: «Сторож не имеет права молчать, особенно теперь»?
Крепкая рука Гуна тяжело легла ему на плечо, вырвав из раздумий, и Нату показалось, что он на мгновение заметил на среднем пальце кольцо — знак клана охотников-одиночек, единственных, кто осмеливался уходить далеко за доступные взгляду пределы илистой равнины для охоты на самую крупную дичь вроде китов.
Если бы не кираса, юноша непременно ощутил бы пересекающую ладонь Гуна толстую мозоль, какая появляется при долгом обращении с гарпуном. Должно быть, в молодости этот человек мог быть очень опасным противником… Сегодня же это был просто постаревший, усталый солдат.
— Нет смысла скрывать от себя правду, — прохрипел он. — Мы оба похожи, ты и я, бездомные, нищие бродяги с равнины. Когда-то я был великим охотником, но сейчас я состарился, мне уже шестьдесят. Мне уже не хватает сил для погони за чудовищами из грязевого океана, и если бы я не оставил это занятие, то скоро сам бы стал их добычей. Я приплыл сюда в надежде выиграть в лотерее. Я не очень-то верил в удачу, но мне неожиданно повезло. Для меня служба дозорного — единственный способ выжить, что-то вроде почетной отставки. Но без твоей помощи мне не справиться.
Он помолчал немного, переводя дыхание, и закончил:
— Приходи завтра к башне. Для тебя это единственный способ вернуть себе уважение в городе. Если ты этого не сделаешь, тебя побьют камнями и погонят вон с острова. Ты ведь и сам это знаешь… Все будут дразнить тебя «дружком Мягкоголовой», и ни одна девушка не захочет иметь с тобой дела. Начнут говорить, что ты воешь по ночам, что твое семя порченое, что женщины, которые понесут от тебя, родят щенков… Они глупы, суеверны и жестоки. Приходи. Вдвоем мы будем сильнее и сможем противостоять им. Мы вместе будем дозорными!
Нат отступил назад, высвобождаясь. Рука дозорного упала, лязгнув о сталь доспехов.
— Я приду, — сказал юноша. — Завтра на рассвете, к началу первой службы.
Гун уже надевал капюшон и запахивал мантию. Спускаясь по искрошенной лестнице, он на мгновение обернулся, вскинул руку ладонью вверх в знак приветствия и тут же исчез в темноте. Нат оказался в одиночестве. Город окутала тревожная тьма. От погасших факелов в воздухе висел душный запах смолы и дыма.
Глава 11
Башня сильно состарилась. Нат сразу же понял это, едва переступив порог. Здесь, как и в любом другом месте, сила тяжести повсюду оставила свой отпечаток. Опоры обветшали, сеточка трещин покрывала штукатурку на стенах. В довершение всего строение слегка покосилось на левую сторону.
Внезапно Ната охватило одно-единственное желание: взобраться на вершину! Увы, он явно переоценил свои силы, и скоро испытание заставило его крепко сжать челюсти. От чудовищного давления ему уже на десятой ступеньке стало казаться, что его глазные яблоки вот-вот лопнут, как сжатые между пальцами виноградины. Ему пришлось подниматься с закрытыми глазами, чтобы не лишиться остатков мужества. Наконец он вскарабкался на верхнюю площадку, ободрав все ладони о ржавые перекладины лестницы, и окинул взглядом горизонт. Вскоре из носа у него потекла кровь, ноги раздулись вдвое против обычного. На тыльной стороне ладоней набрякли готовые лопнуть вены. Испугавшись, что его мозг того и гляди взорвется, он поспешил спуститься вниз. В любом случае окруженная зубчатым гребнем сторожевая площадка башни отныне являлась личной территорией Гуна, и Нат, как простой слуга, не имел права на нее подниматься.
Стараясь забыть про гулкий рокот крови в ушах, он с чувством ностальгии разглядывал такую знакомую обстановку жилого помещения. Воспоминания нахлынули волной, и он отдался на их волю. Годы, которые он прожил на холме, потекли перед его мысленным взором.
Его мать умерла, едва произведя его на свет, и у Ната не было в жизни другого примера, кроме его отца, Мура. В его памяти он остался суровым, худощавым человеком, для которого зеленая мантия дозорного выглядела чересчур просторной. Это был строгий и неласковый воспитатель, сухие губы которого размыкались лишь для того, чтобы поучать сына или бранить его.
«Я, наверное, кажусь тебе слишком жестким, — откровенничал он иногда, — но это потому, что слишком уж тяжела возложенная на меня ответственность. Вся жизнь на холме зависит от меня, и я просто обязан быть постоянно настороже. Облако-убийца может появиться в любой момент! И если такое случится, кто, как не я, сможет заметить его, пока не стало слишком поздно? Кто, как не я, сможет объявить всеобщую эвакуацию? Из-за этого у меня остается слишком мало времени, чтобы заниматься тобой. Раньше я был обычным человеком, таким же, как все, но ты тогда был мал и не помнишь этого. Служба, которой по воле случая наградил меня жребий, сделала меня другим человеком. У меня больше нет права оставаться просто отцом, я обязан быть прежде всего дозорным!»
Детство Ната прошло тускло и непримечательно. У детей с холма почти не было времени на игры: уже с семилетнего возраста их обучали охотиться на ящериц. Маленький Нат обычно проводил дни в одиночестве, потому что другие дети избегали его.
Впрочем, Мур и не поощрял его искать компании других ребятишек.
«Дозорные — важные господа, — говорил он, — так что изволь вести себя соответственно своему положению и не выпрашивай дружбы у тех, кто тебе не ровня».
Это был странный человек с тяжелым, неуживчивым характером и при этом искренне преданный обществу вплоть до самопожертвования. Ходячая загадка, полная противоречий. Нат вспоминал, с каким восхищением он смотрел на Мура, когда тот восходил на третий этаж башни, где был установлен огромный рупор. Приникнув к широкому железному конусу, Мур мог прочесть сотни заклинаний без единой передышки, и его многократно усиленный голос разносился по равнине далеко-далеко, а люди внизу только почтительно склоняли головы.
Все дальнейшее растворялось в монотонности ожидания. Из своего отрочества Нат помнил только бесконечные скитания среди руин. Одна только Сигрид одаривала его своей странной дружбой, то ласкаясь к нему, то царапаясь как дикая кошка, чередуя непроницаемое молчание и дерзкие выходки… Но она была совсем еще маленькой девочкой, у него звенело в ушах от ее трескотни, и он почти не уделял ей внимания. Сегодня он сожалел об этом. Наверное, тогда он упустил что-то важное…
Нат подменял Гуна уже десять дней, однако все это время они почти не разговаривали. Новый дозорный проявил себя бдительным и добросовестным стражем. Нат видел, каким он спускался с верхней площадки — с покрасневшими глазами и осунувшимся от усталости лицом, часто с синяками от зарядов каменных ливней. Однако он никогда не жаловался, даже в тот раз, когда особенно крупная градина сильно рассекла ему бровь.
Говорить Гун старался как можно меньше; чаще всего он предпочитал объясняться жестами или мимикой. Едва расстегнув доспехи, он валился на кровать и тут же засыпал. Тогда Нат поднимался на площадку с рупором и приступал к привычной декламации, вовсю раздувая легкие и напрягая голосовые связки, четко произнося слова заклинаний, пока воспаленное горло не начинало гореть огнем. Полностью охрипнув, он хватался за кувшин с настоем смягчающих трав и тщательно полоскал горло, как учил его отец.
