– Розмарин – трава памяти, – ответил старик.
Масляно-желтая луна поднималась куда быстрее, чем я ожидал. Теперь она сияла в небесах призрачно-бледным ликом, безмятежным, полным сострадания и белым, белым, как кость.
– Всегда есть надежда выбраться целым и невредимым, – сказал старик. – Даже в ночь полнолуния. Сначала нужно дойти до центра лабиринта. Там бьет источник. Вы увидите. Мимо не пройдете. Потом нужно повернуться и пройти от центра обратно. Только смотрите – ошибок быть не должно! Ни одного неверного шага, и храни вас Господь от тупиков! Сейчас, пожалуй, полегче стало, кусты-то совсем низкие. Так что шанс у вас есть. Не упустите его, а не то лабиринт примется исцелять вас от всех страданий. Тогда, конечно, придется бежать во весь дух.
Я оглянулся – и не увидел своего проводника. Его больше не было. Но далеко впереди, по ту сторону лабиринта, маячила черная тень на четырех лапах. Она бесшумным шагом шла по периметру квадрата. И размером была с крупную собаку, но двигалась не так, как собаки.
Потом она запрокинула голову и завыла на луну – весело и насмешливо. Огромная столешница холма откликнулась со всех сторон другими голосами, радостно подвывающими на все лады. Левая нога у меня подломилась в колене, натруженном долгой дорогой в гору, и я оступился.
В этом лабиринте была своя система; я ее уже понимал. Полная луна сияла у меня над головой, и было светло как днем. В прошлом она всегда принимала мои дары. И теперь, в ночь расплаты, она меня не предаст.
Раздался рык, и я разобрал в нем слово:
– Беги!
И под его раскатистый смех я побежал, как барашек.
Кое-что о Кассандре
ВОТ ОНИ МЫ, я и Скалли, в париках а-ля Старски и Хатч
[8]
(плюс бакенбарды), в пять часов утра на берегу Амстердамского канала. В начале вечера нас вообще-то было десять, включая Роба (это собственно жених). Последний раз указанную личность мы видели прикованной к спинке кровати в квартале красных фонарей. Нижние ее регионы были обильно покрыты пеной для бритья, и над ними, помахивая опасной бритвой, нависала некая шлюха. Шлюху, давясь от смеха, похлопывал по крупу будущий Робов шурин. Где-то на этой минуте игрового времени я посмотрел на Скалли, Скалли посмотрел на меня, потом Скалли прошептал: «Решительно отказать?» – и я кивнул, потому что есть в жизни ряд вопросов, на которые совсем не хочется отвечать. Да на них даже ответов знать не хочется, и вопросы невесты по поводу того, как вы, парни, провели мальчишник и как вы теперь объясните вот это, безусловно относятся к их числу. Короче, мы потихоньку смылись, якобы за горячительным, благополучно оставив восьмерых джентльменов в париках а-ля Старски и Хатч (один из них при этом был практически гол и, как я уже говорил, прикован к кровати пушистыми розовыми наручниками – и, кажется, уже начинал сомневаться, так ли уж хороша была, в конце концов, вся эта затея) в комнате, благоухавшей дезинфектантом и дешевыми благовониями.
И изошли они двое, и сели на берегах вод, и выпили изрядно светлого голландского пива, беседуя о днях, давно минувших.
Скалли (на самом деле его звать Джереми Портер, и сейчас люди его так и зовут, но когда нам было по одиннадцать, его величали исключительно Скалли) и свежеиспеченный жених, Роб Каннингем, учились со мной в одной школе. Потом нас разнесло в более-менее разные стороны, потом мы лениво нашлись не то на Френдс Реюнайтед, не то на Фейсбуке, не то еще где-то, и вот мы со Скалли снова встретились – в первый раз с тех пор, как нам минуло девятнадцать. Парики а-ля Старски и Хатч были его идеей. Из-за них мы теперь выглядели братьями из какой-нибудь телекомедии: Скалли был короткий, толстый брат с большими усами, а я – длинный. Учитывая, что со школы я зарабатывал в основном модельным бизнесом, я бы еще уточнил: «Длинный и интересный», – но, увы, невозможно выглядеть интересно в парике а-ля Старски и Хатч, да еще с бакенбардами. К тому же от парика все ужасно чешется.
Вот так мы и сидели у канала; пиво давно кончилось, но мы все говорили и говорили и смотрели, как потихоньку восходит солнце.
Когда я видел Скалли последний раз, ему как раз исполнилось девятнадцать и он был по уши полон грандиозных идей. Он только что поступил курсантом в воздушный флот и намеревался освоить сразу две профессии: летать на самолетах и тайком перевозить наркотики – ну, чтобы и стране послужить, и самому внакладе не остаться. Такими великими планами он фонтанировал всю школу. Обычно у него все разваливалось еще на этапе реализации. Впрочем, несколько раз он успевал попутно втравить остальную часть компании в неприятности.
К теперешней отметке «двенадцать лет спустя» (шестимесячная карьера в военно-воздушных силах безвременно оборвалась из-за неких неопределенных проблем с лодыжкой) Скалли подошел старшим менеджером в фирме по производству окон с двойными стеклопакетами и разведенным владельцем дома (куда более скромного, чем он, по собственному мнению, заслуживал) и золотистого ретривера (в качестве единственного спутника жизни).
Нет, он спал с какой-то теткой из двойных стеклопакетов, но даже не надеялся, что она бросит ради него своего постоянного бойфренда – да и в общем-то считал, что так оно проще.
– Конечно, я иногда просыпаюсь и реву. После развода-то, – признался он мне. – А кто бы на моем месте не ревел?
У меня никак не выходило вообразить его в слезах, тем более что сказал он это с фирменной ухмылкой а-ля Скалли – от уха до уха.
Ну, я, конечно, рассказал о себе: до сих пор работаю моделью, помогаю приятелю в антикварном магазинчике, все больше рисую. Мне везло – людям нравились мои картины. Каждый год я устраивал небольшую выставку в «Маленькой галерее» в Челси, и хотя поначалу на них что-то покупали только мои же знакомые – фотографы, прежние подружки и тому подобный люд, – теперь мои работы уже начали коллекционировать! Мы со Скалли говорили о тех временах, которые помнил уже, наверное, только он – когда мы с ним и с Робом были не разлей вода: неразлучная, непобедимая троица. Мы болтали о подростковых сердечных драмах, о Кэролайн Минтон (ныне Кэролайн Кин, замужем за викарием), о том, как в первый раз просочились на фильм «детям до 18» – хотя что это был за фильм, так никто и не вспомнил.
А потом Скалли возьми да и ляпни:
– Мне тут Кассандра на днях написала…
– Кассандра?
– Ну, твоя прежняя подружка. Кассандра. Не помнишь, что ли?
– Нет…
– Которая из Рейгейта. Ты еще ее имя писал на всех тетрадках.
Я, должно быть, выглядел каким-то исключительно тупым или пьяным, а может, сонным, потому что он принялся терпеливо объяснять:
– Ты с ней познакомился, когда катался на лыжах. Ох, ради бога! Твоя первая баба. Ну, Кассандра же!
