Мы уже удалились на милю, когда я сказал:
– А остров-то. Ты спрашивал, там ли он, на месте. Уж конечно, остров будет на месте – иначе какой же он остров.
Колум помолчал. Он словно бы взвешивал то, что хотел сказать – и, наконец, сказал:
– Мглистый остров не такой, как прочие места. И туман, что его окружает, не такой, как другие туманы.
Мы спускались по тропинке, сотнями лет хоженной лишь оленями да овцами – и очень мало кем из людей.
– Его еще зовут Крылатым островом, – поведал мне Колум. – Некоторые говорят, это потому, что, если поглядеть на него сверху, он будет похож на бабочку с крыльями. Мне неведомо, правда то или нет.
И вдруг:
– Пилат сказал Ему: что есть истина?
[14]
Вниз-то идти потруднее будет, чем вверх.
Я поразмыслил о сказанном.
– Иногда я думаю, что истина – это такое место. Я вижу ее похожей на город: может быть сотня дорог и тысяча троп, и все они в конечном счете приведут тебя туда, в одно и то же место. Неважно, откуда ты вышел – важно, куда идешь. И если путь твой лежит к истине, ты дойдешь до нее, какую бы дорогу ни избрал.
Колум Макиннес поглядел на меня сверху вниз, но ничего не сказал. Потом:
– Не прав ты. Истина – это пещера в черных горах. Туда ведет только один путь, и другого нет. Путь этот опасен и труден, а если ты ошибешься тропинкой, то умрешь один, среди скал.
Мы перевалили через кряж и устремили взоры вниз. Под нами расстилался берег. Там, далеко, виднелись деревеньки у самой воды. А на другой стороне моря из тумана выступали черные горы.
– Вон там твоя пещера, – сказал Колум. – В тех горах.
Кости земли, подумал я, глядя на них. Потом при мысли о костях мне стало неуютно, и, чтобы отвлечься, я спросил:
– А ты-то сам сколько раз там бывал?
– Только однажды, – он смолк. – Я искал этот остров весь мой шестнадцатый год, потому что наслушался сказок и думал, что если ищешь, то обязательно найдешь. Мне минуло семнадцать, когда я нашел его и принес оттуда столько золота, сколько смог унести.
– А проклятия ты не боялся?
– По молодости я не боялся вообще ничего.
– И что же ты сделал с тем золотом?
– Часть зарыл, и только я знаю где. Остальное пустил на выкуп за женщину, которую любил, и на то, чтобы построить хороший дом.
И замолчал, словно и так сказал слишком много.
На молу перевозчика не оказалось – только утлая лодчонка валялась на берегу, привязанная к дереву, сплошь перекрученному и почти мертвому (в такую трое взрослых нормального роста и то едва влезут), да колокол рядом с нею.
Я позвонил в колокол, и вскоре к нам по берегу пришел какой-то толстяк.
– С тебя шиллинг за переправу, – обратился он, естественно, к Колуму. – И три пенни за мальчонку.
Я выпрямился во весь свой невеликий рост. Пусть я не такой большой, как другие мужчины, но гордости у меня уж точно не меньше.
– Я тоже взрослый, – сказал я ему. – И заплачу тебе шиллинг.
Лодочник внимательно меня осмотрел, потом поскреб в бороде.
– Вы уж меня извините. Глаза уже не те. Я вас переправлю на остров.
Я протянул ему шиллинг. Он взвесил его на ладони.
– Пусть будет девятипенсовик, раз уж вы меня его не лишили. По нынешним темным временам большие деньги – девять-то пенсов.
Море было аспидного цвета, а небо над ним – синее. Пенные барашки гоняли друг друга по поверхности вод. Перевозчик отвязал лодку и с тарахтеньем потащил ее по гальке к прибою. Мы ступили в ледяную воду и забрались внутрь.
Под весельный плеск лодка легкими рывками шла вперед. Я оказался ближе к лодочнику.
– Девять пенсов – плата хорошая. Но я слыхал, будто бы в горах на Мглистом острове имеется пещера, битком набитая золотыми монетами. Древние клады, так люди говорят.
Он пренебрежительно мотнул головой.
Колум таращился на меня, так сильно сжав губы, что они побелели. Наплевав на него, я снова пристал к перевозчику.
– Пещера, полная золота… Дар не то от норвежских северян, не то от южан, не то от тех, кто, говорят, был задолго до любого из нас – кто бежал на запад, когда люди пришли в эти земли…
– Да слыхал я о ней, – отозвался тот. – И об ее проклятии тоже. Вот пусть оно за ней и приглядывает.
Он сплюнул в море.
– Ты – человек честный, гном, я по лицу твоему вижу. Не ищи этой пещеры. Никакого добра из этой затеи не выйдет, помяни мое слово.
– Уверен, ты прав, – отвечал я без тени лукавства.
– Уж точно я прав, – подхватил он. – Не каждый день доведется везти головореза и гнома на Мглистый остров. В этих краях, – добавил он, помолчав, – считается к несчастью говорить о тех, кто ушел на запад.
До цели мы доплыли в безмолвии. По пути море успело на что-то обозлиться и принялось шлепать волнами о борт лодки, так что мне пришлось держаться обеими руками – вдруг, чего доброго, смоет!
Полжизни прошло, пока мы, наконец, пристали к длинной косе из черного камня и двинулись по ней к берегу. Волны ярились и грохотали вокруг, соленые брызги целовали в лицо. На пристани какой-то горбун торговал овсяным печеньем и сливами, высушенными до состояния гальки. Я дал ему пенни и набил карман колета сомнительным лакомством.
Так мы вступили на Мглистый остров.
Я уже стар… по крайней мере, не юн, и все, что я вижу, напоминает о том, что я уже видел, так что я ничего больше не вижу впервые. Красотка с волосами цвета огня приводит на память еще добрую сотню таких же девиц и их матерей – и какие они были, когда вырастали, и какими стали, когда умерли. В этом проклятие возраста: все – лишь отражение чего-то другого.
Так-то оно так, но то, что произошло на Мглистом острове, который мудрые зовут еще и Крылатым, было похоже только на самое себя и ни о чем ином не напоминало.
Путь от прибрежной косы и до черных гор занимает один день.
Колум Макиннес поглядел на меня, ростом в половину его, а то и меньше, и припустил вперед такой размашистой рысью, словно хотел посмотреть, скоро ли я сдохну, поспешая за ним. Голенастые ноги так и несли его по сырой земле, сплошь убранной папоротниками и вереском.
Над головой плавно неслись низкие облака, серые, белые и черные – то прячась друг за дружкой, то снова показываясь.
Я дал ему вырваться сильно вперед, дал затеряться в дожде, пока его совсем не поглотило сырое серое марево. Тогда и только тогда я побежал.
Это моя тайна, одна из них, неведомых никому, кроме Мораг, моей жены, и Джонни с Джеймсом – моих сыновей, и дочери, Флоры (да упокоят Тени ее горемычную душу): я могу бегать и бегаю хорошо, и, если надо, бегу быстрее, дольше и тверже на ногу, чем любой человек нормального роста. Вот так я тогда и побежал, сквозь дождь и туман, держась возвышенностей и лезущих из земли костей черного камня, но все же пониже горизонта, чтоб не бросаться в глаза.
