Мне показалось, что на этих словах он дернулся, хотя, скорее уж, я все себе вообразил… или просто очень хотел, чтобы так оно и было.
– Как же ты ее завоевал?
Я ответил чистую правду.
– Я желал ее, а что я хочу – то получаю. Я был упорен. Она сказала, что я мудр и добр и всегда смогу ее обеспечить. Так и вышло.
Облака снова заскользили вниз, мир размылся по краям, стал мягче.
– Еще она сказала, я буду хорошим отцом. И я сделал все, что мог, дабы вырастить славных детей. Которые, если тебе интересно, тоже все нормального роста.
– Я стараюсь вколотить немного ума в молодого Колума, – поделился старый Колум. – Он – совсем не плохой парень.
– Все равно ты можешь это делать, только пока они дома, с тобой, – отозвался я.
И замолчал, и припомнил тот долгий год… а еще Флору, когда она была совсем малышкой и сидела на полу с мордочкой, перемазанной вареньем, и глядела на меня снизу вверх, так, будто я был самым мудрым человеком на земле.
– Убежали, да? Я сам убежал, когда был еще мальцом. Двенадцать мне стукнуло. Добрался до самого замка короля над водой. То бишь отца нынешнего короля.
– Нечасто услышишь, чтобы такое говорили вслух.
– Я не боюсь, – буркнул он. – Только не здесь. Кто тут нас услышит? Орлы? Я видел его, короля. Он был толстяк и говорил на чужеземном языке хорошо, а на нашенском – только с трудом. Но он все равно был наш король. И если он вернется к нам снова, ему понадобится золото для кораблей и ружей и чтобы кормить войска.
– Так и я думаю, – сказал я на это. – Затем мы и ищем пещеру.
– Это дурное золото, – молвил он. – Оно – не за так. У него есть цена.
– Все на свете имеет свою цену, – пожал плечами я.
Попутно я запоминал все приметы: подъем у овечьего черепа, первые три ручья – вброд, потом вверх по четвертому до каирна из пяти камней; найти скалу, похожую на чайку, затем вверх, меж узко смыкающихся зазубренных стен из черного камня, и пусть склон ведет дальше сам.
Я знал, что смогу все запомнить. Достаточно хорошо, чтобы найти обратный путь самому. Но туман смущал меня, сбивал с толку – в чем тут можно быть уверенным…
Мы достигли небольшого озерца высоко в горах и напились чистой воды. А еще наловили крупных белых тварей, которые не креветки, не омары и не раки речные, а что-то другое, и сожрали их сырыми, будто колбаски, потому что никакого сухого дерева для костра так высоко в горах все равно не найти.
Спали мы на широком уступе возле ледяного ручья и пробудились еще до зари, прямо в облаке, когда мир кругом был голубой и серый.
– Ты плакал во сне, – сообщил Колум.
– Мне сон приснился.
– Мне плохие сны не снятся.
– Это был хороший сон, – возразил я.
И это была правда. Мне приснилось, что Флора жива. Она жаловалась мне на деревенских парней и рассказывала, как пасла скотину в холмах, и обо всяких других пустяках, и улыбалась своей весенней улыбкой, и встряхивала волосами, такими же червонно-золотыми, как у матери… хотя материнские теперь уже запорошены сединой.
– От хороших снов мужчина не должен плакать вот так, – молвил Колум. – У меня вот снов нет, ни дурных, ни хороших.
– Совсем?
– Совсем. С тех пор как я был молодой.
Мы встали.
– Ты перестал видеть сны после того, как сходил в пещеру? – спросил я по внезапному наитию.
Он не ответил. Мы двинулись по склону горы в туман. За его пеленой неторопливо вставало солнце.
Туман густел и наливался светом, а рассеиваться и не думал. До меня дошло, что мы, должно быть, в облаке. Мир тихо сиял вокруг. Вдруг мне привиделось, что я смотрю на человечка моего приблизительно роста – на низенького, горбатого человечка со спрятанным в тени лицом. Он стоял передо мной в воздухе, будто призрак или ангел, и двигался, когда двигался я. Свет обтекал его, он весь мерцал, и я не сумел бы сказать, близко ли, далеко ли он от меня. Мне случалось видать чудеса, и зло я встречал тоже, но вот чтобы такое – нет, никогда.
– Это что, волшебство? – спросил я, хотя никакой магией в воздухе и не пахло.
– Это пшик, – отозвался Колум. – Игра света. Тень. Отраженье. Ничто. Я тоже вижу человека перед собой. Он двигается, когда двигаюсь я.
Я оглянулся, но никого рядом с ним не увидел.
А потом мерцающий человечек в воздухе растаял, и облако вместе с ним – и стал день, и мы были одни.
Все это утро мы шли вверх. Колум еще вчера подвернул ногу, когда падал в водопад. Теперь она опухала на глазах, опухала и краснела, но шаг его не замедлился ни на йоту, и если ему и было неудобно или больно, то на лице это никак не отразилось.
– Далеко еще? – спросил я, когда сумерки начали размывать мир по краям.
– Час, может, меньше. Дойдем до пещеры и заночуем там, снаружи. Утром ты пойдешь внутрь. Возьмешь золота, сколько сможешь унести, а потом мы двинемся назад и вон с этого острова.
Я посмотрел на него: тронутые сединой волосы, серые глаза, огромный рост – волк, а не человек.
– Ты заночуешь снаружи? – подивился я.
– Да. В пещере нет никаких чудовищ. Ничего такого, что может выйти оттуда в ночи и забрать твою жизнь. Никто нас не съест. Но идти внутрь до дневного света нельзя.
Вскоре мы обогнули камнепад – будто реку из черных и серых камней – и увидали устье пещеры.
– И это все? – разочарованно молвил я.
– А ты чего хотел? Мраморных колонн? Или логово великана из бабкиных сказок, что рассказывают вечером у очага?
– Может, и так. Как-то оно неказисто выглядит. Скала и дырка в ней. Тень. И никто ее не охраняет?
– Никто. Это просто место, и оно такое, какое есть.
– Пещера, набитая сокровищами. И ты один знаешь, как ее найти?
Колум расхохотался – как лиса пролаяла.
– Все островитяне знают дорогу. Просто они слишком умны, чтобы приходить сюда и брать ее золото. Говорят, пещера делает тебя злым: всякий раз, как ты в нее заявляешься, всякий раз, как уносишь золото, она выедает добро из твоей души. Вот они и не ходят.
– И это правда? Она действительно делает тебя злым?
– Нет. Пещера кормится другим. Не добром и не злом. Ты можешь взять ее золото, но потом… – он помолчал. – Потом все кругом будет какое-то плоское. Меньше красоты станет в радуге, меньше смысла в проповеди, меньше радости в поцелуе…
Он поглядел на зев пещеры, и мне показалось, будто во взгляде у него промелькнул страх.
– Меньше, понимаешь…
– Немало найдется таких, кому чары золота милее красоты радуги, – возразил я.
– Да. Мне – когда я был молод. Тебе – сейчас.
