— Ноги волосатые? — спросил я.
— Нет, не ноги. Зря смеешься, Саня. Тут вопрос тонкий. Я ведь ее, сучку, до сих пор люблю, тянусь к ней — вот где загадка для ума. Я ей цену знаю, у меня до нее баб было навалом, а скрутило на ней. Притом ей-то на меня начхать, да и на сына тоже. У ней рыбья кровь. Она вообще никого не любит, даже себя. Я точно вам говорю. Бывает, вот сядет посреди квартиры и просидит целый день, пальцем не шевельнет. Я ей: «Сходи хоть умойся, тварь, рожу хоть приведи в порядок». *- «Отстань, говорит, не мешай». Я говорю: «Чему не мешать-то, скажи, чему? Ты же, говорю, сучка, обед не можешь сготовить, если тебя рылом в кастрюлю не ткнуть. У тебя ребенок с голоду распухнет, а ты так и будешь сидеть!»
— Может, больная? — посочувствовал подполковник.
— Ты ее видел?
— Нет.
— Тогда не говори, чего не знаешь. Больная! На ней повесить табличку «Танк» — и все поверят. Нет, ее можно только убить, но жить с ней нельзя.
— Зачем же живешь?
— Бесприютная она, без меня точно пропадет, — Кеша не выдержал и горько зарыдал прямо в туалете, хотя до этого терпел уже несколько часов подряд.
Перед сном, когда потушили свет, неожиданно разговорился Петр Петрович. Ночная сестра забыла перебинтовать ему ногу, а напомнить он постеснялся. В связи с этим припомнил, как первый раз повредил эту же самую ногу еще на фронте. Он тогда был молодым старлеем. Польша, солнечный берег, война заканчивалась, и как раз Петр Петрович с друзьями собирались в баньку, когда началась бомбежка. Три «мессера», неожиданно возникших откуда-то из-за леса, как из преисподней, за считанные минуты вдрызг разутюжили деревеньку. Петр Петрович доскакал до ближайшей канавы, прыгнул, и на лету его снесло шальным осколком. Раскаленный жужжащий металлический шмель ровнехонько выстриг из голени правой ноги десять сантиметров. Вдобавок контузило, и ожил Петр Петрович только через несколько дней в госпитале. Военный хирург с ним не церемонился и дружески растолковал, что’хорошей двигающейся правой ноги ему больше не видать — такой широкий разрыв мышцы нипочем не срастить.
— Черт его знает, — счастливо поведал Петр Петрович. — Я с тех пор врачам не во всем доверяю. Зажила нога. Сама по себе затянулась. Через полгода на велосипеде ездил. Вопреки всем медицинским хрестоматиям. Пятьдесят лет горя не знал. И вот на тебе — сходил, дурила, за творожком. Причем не собирался, у нас еще полпачки лежало в холодильнике. Хотели с Машей сырничков настряпать для воскресенья. Соседка взбаламутила. Позвонила: на Ломоносовском дешевый творог выкинули — по две с половиной тысячи за кило. Ну как не побежать. Помчался, конечно, благо недалеко — десять остановок на автобусе.
Когда Петр Петрович садился в автобус, сбоку выскочил на тротуар «фордик» с подвыпившим молокососом за баранкой и повалил старика наземь, зацепив бортом.
— Опять та же самая нога, — пожаловался Петр Петрович, — и опять надейся на чудо. Перелом шейки бедра в моем возрасте — это не подарок.
— Что врачи говорят? — спросил я.
— Это как раз неважно. Они часто сами себе противоречат. Но по моему собственному прогнозу, раньше чем через месяц мне отсюда не выйти. Организм уже довольно изношенный.
Кеша подал голос, преодолевая рыдания:
— Надо же, как послушаешь!.. Что было, а? Воевали… Немцев побили. Все-таки тогда люди другие были, да, Петрович? Лучше все-таки были. А теперь всякая тварь берет ампулу и травит мужика, как крысу…
Осознав глубину этой мысли, я мирно задремал.
Глава четвертая
Сквозь незашторенную раму синела ночь. В палате все предметы обрисовывались нечетко, как в затемненном кадре. В ногах моей кровати сидел бритоголовый. Смутная фигура второго мужчины маячила у окна. Поначалу я решил, что это сон, но увы. Я включил лампу над головой, взглянул на часы — половина третьего.
— Ну что, не ожидал, архитектор? — спросил бритоголовый, сочувственно улыбаясь. На сей раз на нем не было очков. Лицо интеллигентное, с грустным блеском глаз.
— Не ожидал, — согласился я. — Надеялся, что тебя придушил.
— Ну что ты, до этого далеко. Да и кого ты вообще можешь придушить, книжная сопля?
Я потянулся почесать за ухом, но гость неверно истолковал мое движение.
— Не вздумай шуметь!
В палате никто не проснулся: подполковник Артамонов похрапывал во сне, алкоголик Кеша изредка пискляво вскрикивал, видимо продолжая сводить счеты с тварью, со стороны Петра Петровича — ни звука. И днем и ночью он спал тихо, как умирал.
— Шуметь не надо. В этой больнице, как и везде, у нас все схвачено.
— Понимаю.
— Хочется, чтобы ты еще лучше понял. Мы можем придавить тебя прямо сейчас, ты и пикнуть не успеешь. Сечешь?
— Конечно.
— Можем сделать это завтра или послезавтра, в любой момент, когда нам будет удобно. Архитектор, тебе уже никто не поможет. Ты пустое место, ноль, тебя уже почти нету. Улавливаешь?
— Покурить бы перед смертью, — сказал я.
Бритоголовый усмехнулся и достал из куртки пачку «Кэмела».
— На, кури. Ты хорошо держишься, но все-таки чего-то до конца не схватываешь… Допустим, ты даже выйдешь отсюда. Допустим, мы тебе это позволим. Что дальше? Куда ты пойдешь? Где спрячешься? Нигде, Саня! Вот это главное, пойми. Тебе негде спрятаться, и никто тебе не поможет, пока с нами не рассчитаешься. Включен счетчик, Саня! Слышишь, счетчик включен. Если ты такой гордый, пожалей хотя бы сына, родителей, девушку свою. У тебя хорошая девушка, Саня, поздравляю! Такая сисястая, аппетитная телка. Подумай, что с ней будет, если ты хоть маленько рыпнешься!
Мужчина у окна негромко хмыкнул, точно отрыгнул. Во мне не было ни страха, ни грусти, но давило тяжкое сожаление, какое испытывает, вероятно, калека, которому ломают последний здоровый сустав.
— Я не рыпаюсь. Вам нужна квартира? Пожалуйста.
Гость щелкнул зажигалкой и поднес ее к моим губам.
— Нет, Саня. Квартира была вчера. С тех пор ты еще больше провинился. Я бы сказал, ты даже обнаглел.
— Что же вы хотите теперь?
— Квартира само собой. Плюс сто тысяч долларов. Это по-божески, Саня. Если прикинуть, что ты теряешь, это вообще ерунда.
— Но у меня нет таких денег.
Гость сделал вид, что не расслышал. Его напарник подошел к Кешиной кровати, потому что тот как-то странно затрепыхался и ручонками зашарил по одеялу, а потом даже попытался сесть. Мужчина наклонился и заботливо, умело сдавил ему глотку. Кеша хлюпнул носом и затих.
— Сто тысяч — еще не все, — сказал бритоголовый. — Придется дать подписку.
— Какую подписку?
Бритоголовый усмехнулся совсем уже по-приятельски:
— Обязательство. Поработаешь на фирму, песик. Но это не моя мысль. Это начальство придумало. Я-то предлагал нулевой вариант. Уж больно ты неугомонный. К сожалению, не мне решать.
