— Согласен на все, — сказал я.
— Не спеши. Двое суток у тебя есть на размышление. Двое суток тебе хватит?
— Вполне. Да я и сейчас…
— Пытаешься химичить, понимаю, — подвинулся ближе со стулом, и у меня появилось мерзкое ощущение, что его мокрые, будто запотевшие глазки приклеились к моей коже. — Что-то забыл, гаражик-то у бати на Стромынке? Или где?
— Тебя хоть звать-то как, супермен? — спросил я.
— Вряд ли тебе понадобится мое имя, песик.
— И то верно.
— Сигареты оставить?
— Спасибо, у меня есть.
— Послезавтра приду с бумагами. Жди.
— Идет. Но чтобы достать сто тысяч, мне же сначала надо выйти отсюда.
— Это детали. Это мы уладим.
Уходя, он дружески ущипнул меня за бок. Напарник потянулся за ним. Только тут я почувствовал, какая тяжелая плита лежит на груди, попытался ее сдвинуть, но задохнулся. Череп гудел набатом. Я погасил лампу. Словно из ваты услышал голос подполковника:
— Крепко скрутили, да?
— Ты не спал?
— Сначала спал, потом проснулся. Что думаешь делать?
— Еще не знаю.
Тут я слукавил. Давно знал, что выход только один. Побаивался этого знания. Не готов был, не настроен. Силенок было мало в запасе. Не хватало еще какого-то маленького толчка. Приговор надо мной был произнесен, я сам его подписал, но, как всякий малодушный человек, продолжал надеяться, что появится некто посторонний, могучий и справедливый, и отменит казнь.
— Им нельзя поддаваться, — пробурчал Артамонов. — Палец сунешь, отхватят руку.
— Тоже верно.
— Мразь поганая! Повыползала из щелей. Я тебе помогу. Дам один телефончик на всякий случай.
— Спасибо, Юра! Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, дружище!
Но сон сморил меня не скоро, и это потому, что просыпаться было вроде незачем.
Глава пятая
После стремительного утреннего обхода (шесть минут на четверых) я поплелся за Тамарой Даниловной в ординаторскую. Вдоль стен коридора на кроватях лежало человек десять больных, которые поступили ночью: их еще не успели рассортировать. Ночной улов обновленной Москвы. Говорят, в иные ночи навозят столько, что некуда девать. Некоторые своим отрешенно-окровавленным видом наталкивали на мысль, что попали сюда по ошибке либо потому, что морг перегружен. Другие подавали активные признаки жизни, копошились и изучали свои ранения.
Из ординаторской я вызвал Тамару Даниловну в коридор. Она вышла недовольная. Глядела исподлобья, как на врага.
— Слушаю вас?
— Тамара Даниловна, у меня просьба личная к вам. Давайте присядем где-нибудь в сторонке.
Давненько не встречал я женщин, у которых выражение неприязни было как бы частью лица.
— Вам нельзя вставать. Почему вы все время ходите? Не хотите выздороветь?
Молча я добрел до ближайшей скамеечки — они стояли вдоль коридора то тут, то там. Сел и вздохнул с облегчением: голова перестала кружиться. Тамара Даниловна помешкала, но все же пошла за мной и опустилась рядом.
— Извините, что отрываю от важных дел, но завтра мне нужно выписаться.
— Это ваши проблемы, — раздраженно бросила она.
— Разумеется. Но я хочу обратиться к вам именно как к врачу.
— А кто же я по-вашему? — все-таки заинтересовалась.
— Не знаю. Но вопрос не в этом. Объясните, пожалуйста, нормальными словами, каково мое состояние? С точки зрения медицины.
— Если сбежите из больницы, я ни за что не отвечаю.
— Спасибо. Но какие-нибудь лекарства…
— Чтобы делать глупости, не надо никаких лекарств.
У нее было некрасивое, резкое, почти мужское лицо, с угрюмой, тайной насмешкой в глубине глаз. У меня не было времени достучаться до ее сердца, но я понимал, что при иных обстоятельствах нам нашлось бы о чем поговорить. В какую-то секунду она тоже это поняла: ее лицо потеплело.
— Самое малое — еще неделя покоя. Больше ничего, — сказала она.
— У меня нет этой недели.
— Ключица и ребра должны срастись.
— А что с головой?
— Обойдется. Просто сильное сотрясение мозга.
У нее были высокие, сильные плечи, и большая грудь нежно обрисовывалась под халатом, но она сутулилась, даже когда сидела.
— Завтра уйду, — сказал я, — и так и не увижу, как вы улыбаетесь.
— Куда вы спешите?.
— Я еще вернусь, чтобы пригласить вас поужинать. Согласны?
Она все-таки улыбнулась, но лучше бы этого не делала. Обнажились неровные зубы и золотая коронка на левом резце.
— Воображаете себя дамским угодником?
— Тамара Даниловна, почему вы выбрали такую странную профессию — костоправ? Вроде бы чисто мужская работа?
— А вы думаете, я женщина?
— Еще какая! — Я было размахнулся порассуждать наэтутемуи, надеюсь, не ударил бы в грязь лицом, но Тамара Даниловна властно положила руку на мое колено.
— Хорошо, хорошо… С утра сделаем контрольные снимки. Там видно будет… Однако вы проныра, молодой человек!
…Покурив, я снова отправился к телефону. Дозвонился до Зураба и попросил его о большой услуге. Он должен был заехать ко мне, взять ключи, а потом пригнать к больнице моего «жигуленка».
— Чего задумал, старче?
— Ничего. Петров пьет?
— А что ему еще делать?
— Родителям звонил?
— Да. Сказал, что вернешься дней через десять.
— Поверили?
— С матушкой разговаривал. Взял грех на душу.
— Спасибо, дружище. Жду тебя.
Катя приехала в половине четвертого. Тихой радостью осветили палату ее синяки. Всем она навезла гостинцев. Петру Петровичу — пачку творога и пакет кефира, Артамонову — пару бутылок «Туборга» (на смущенный вопрос: «Не знаю, пьете ли вы пиво?» — получив прочувствованный ответ: «Я все пью, что льется!»), Кешу порадовала блоком «Столичных», при этом он так разволновался, что слова благодарности, надо заметить довольно своеобразные, нашел лишь минут десять спустя.
— Эти сигареты, — сказал напыщенно, — брошу твари в морду. Пусть знает, какие бывают настоящие женщины!
Катя сразу затеяла чаепитие, потому что кроме всего прочего привезла горячий, укутанный в шерстяной платок большой яблочный пирог. Кеша кинулся ей помогать и, кипятя воду в двухлитровой банке, сумел обвариться.
Катя прогостила до отбоя и устроила нам что-то вроде пикника на больничных койках. Много уместилось в этот вечер такого, чего до века не забуду. Короче, неожиданный праздник удался, и Катя была на нем царицей. Она разыгрывала бесконечные сценки то с Кешей, то с Петром Петровичем, и все смеялись от души, забыв о болячках. Кульминацией стала попытка Петра Петровича продемонстрировать, как он доберется до умывальника с одним костылем. Катя и Кеша страховали его с боков, и все трое рухнули на пол, ухитрясь перевернуть пустую кровать. Петр Петрович с единственным костылем оказался в самом низу, на нем Катя, а сверху кровать и Кеша Самойлов, хрястнувшийся о перекладину башкой. Когда Петр Петрович снизу, как из подвала, солидно, задумчиво констатировал: «Ну вот, и вторая шейка бедра сломалась», нас с подполковником прихватил натуральный родимчик. Кто не знает, сообщу: больница вообще одно из самых веселых мест на свете, веселее, по слухам, бывает разве что в морге. Позже к нам присоединился Зураб, который долго не мог понять, что происходит, думал, что попал в психушку, но потом и его прорвало. Повод был довольно пикантный: Кеша Самойлов с хмурым видом разглядывал банан, зажатый в кулаке, и тут как раз в палату заглянула медсестра, чтобы узнать, почему у нас так шумно. Я показал на Кешу, заметив: «Это он у себя оторвал, чтобы твари насолить!» Кеша привычно залился слезами, сестра выскочила вон, а Зураб, побагровев, только и смог произнести: «Поеду, пожалуй, а то и я с вами рехнусь, ребята!»
