— Ага, виноват. Вовремя не удавился.
— Слыхал, они твою бабу поймали?
— Поймали, — признал я. — И мучают.
— Да, дела… — подвинул мне под локоть тарелку с отбивной. — Да ты кушай, кушай. Мясцо свежее. Позавчера свинку завалили.
Я и кушал за двоих, а простодушный афганец грустно глядел мне в рот. На его загорелом лице боролись противоречивые чувства. Видно было, что сочувствовал и готов был помочь, но не знал как. Налил себе и мне Пива, выпил, задымил.
— Я тоже ихние дела не все одобряю. Но жить-то надо, верно? Вот и нанялся. Ничего, служу пока. А завтра, возможно, плюну. Но это тоже не так легко, сам понимаешь.
— Вить, может, вечерком, попозже, отпустишь в подвал? С невестой повидаться.
Не на шутку задумался, как на экзамене.
— Я бы, пожалуй, рискнул, но тебе не советую.
— Почему?
— Это тебе кажется, что дом пустой. В нем сотня щелок, и в каждой глаза. Зачем зря задницу подставлять.
— Я же вчера ходил — и ничего, обошлось.
Удивился моей наивности:
— Ты не сам ходил, тебя Лерка водила. Совсем другой расклад. Лучше я потихоньку о твоей подружке справки наведу. Как она, где. Хотя и это чревато, сам понимаешь.
— Витя, я ведь не был в Афгане. Обманул тебя.
Мудро улыбнулся, блеснули сахарные зубы.
— Да я сразу допер.
— Почему же ты?..
— Почему сочувствую? Держишься весело, уважительно. Не похож на этих сучар. У меня к ним свои претензии.
— Спасибо, Витя.
— На здоровье, Саня.
Ближе к вечеру подоспела Валерия, свежевымытая, пахнущая французскими духами, в каком-то умопомрачительном пестром наряде: то ли кимоно, то ли сарафан, но спина голая и коленки сверкают.
Я показал ей деньги и передал распоряжение Шоты Ивановича: велел, дескать, немедленно купить костюм, потому что собирается со мной вместе фотографироваться для семейного альбома. Девица захихикала, цапнула деньги в кулачок и удрала. Через час вернулась с покупками. Все в нарядных упаковках, новехонькое — джинсы, светлый блейзер, роскошные штатовские мокасины на толстой подошве. Примерка пошла ходко. Первым делом Валерия определила, что свалявшиеся грязные бинты не идут к обновкам. Через дверь кликнула Витюне, чтобы привел какого-то Хоттабыча. Через пять минут появился Хоттабыч — худой белоголовый замухрышка в засаленном белом халате и домашних шлепанцах. Где-то, видно, рядом у них был медпункт. Из медицинского саквояжа с голубым крестом Хоттабыч извлек все необходимое для перевязки. Действовал со сноровкой, и за все время, что пробыл в комнате, не проронил ни единого слова. В глаза мне тоже не посмотрел ни разу, словно опасался увидеть что-то недозволенное. Зато Валерия веселилась вовсю: давала глупые советы, вроде того, чтобы на всякий случай поставил мне клистирчик; потом обнаружила у меня на плече какую-то сыпь и трагически потребовала у доктора, чтобы тот установил, не венерического ли она происхождения. Хоттабыч не обращал на нее ни малейшего внимания и сделал такую тугую, удобную «восьмерку», какую и в больнице не делали. Заодно выстриг и обработал новую, только вчера полученную рану на затылке.
— Спасибо, доктор, — сказал я. — У вас золотые руки.
Молча кивнул и удалился, оставив после себя запах йода и крепкого коньячного перегара.
Джинсы оказались впору, ботинки велики на два размера, зато блейзер обтянул туловище, как резиновая перчатка.
— Красавец, — оценила Валерия. — Еще смешней, чем был. Ну давай, теперь быстренько раздевайся.
— Зачем?
— Да ты что, Саш, не видишь? Я вся взопрела. Или хочешь в одежде попробовать? Нет, я люблю безо всего.
Чтобы подать пример, ловко выпрыгнула из своего кимоно-сарафана и осталась такой, какой мать родила — голенькой, прелестной, грациозной и неутомимой. Карие очи заволокло желанием. Кокетливо потянулась ручонками:
— Любимый, ну что же ты! Девочка готова.
…Она, как обычно, осталась не совсем довольна.
— Все-таки ты чересчур деликатный, — попеняла, поднося зажигалку к моей сигарете. — Немножко надо быть погрубее. Жаль, Четвертачок повесился, он бы тебе дал пару уроков.
— Валерия, дорогая, — сказал я как можно безразличнее. — Отведи меня к Кате.
Вытаращила глаза, еще чуть затуманенные.
— Ну ты даешь! Мы же вчера ходили, и чем кончилось?.. Двое жмуриков — и больше ничего.
Переубедить я ее не успел: пришел давешний абрек и передал приказ Могола: немедленно явиться. Когда проходили мимо Витюни, тот почему-то отвернулся. Я решил, для конспирации. Абрек, который меня вел, был безликий и безымянный. То есть физиономия у него, конечно, была, но из тех редких, по которым хочется без предупреждения вмазать кирпичом. На этот раз он повел меня не по коридору, а сразу взял направо: по боковой лестнице (сколько же тут лестниц?) спустились вниз, миновали два лестничных перехода и очутились в небольшом помещении без окон, заставленном книжными стеллажами. Мебели никакой — только колченогий железный стул в углу. Конвойный ткнул в него пальцем:
— Сядь, жди!
Вскоре в другую дверь и даже не в дверь, а как бы в узкое пространство между стеллажами вошел Шота Иванович. Ничего хорошего я не ожидал от экстренного вызова, но по лицу хозяина понял, что он подготовил какой-то особенный сюрприз. Шота Иванович точно только что выпил стакан хины. Я поднялся навстречу. Абрек держался сбоку.
— Крепись, Саша, брат! — произнес Могол. — Новость неприятная. Батя твой загнулся.
— Что?!
— Да вот так, милый. Помнишь, как у поэта: предполагаем жить, и глядь, как раз помрем?
— Вы его убили? — догадался я.
Могол сморщился, сузив печальные глаза:
— Зачем же так! Если кто виноват, так только ты. Ты же не говоришь, где маньяк. Ну, я подумал, может, батя твой в курсе. Дело-то срочное. Послал гонца, но получилась накладка. Не успели его толком расспросить, как он дуба дал. Врачи говорят: тромб. Может, у него сердечко пошаливало?
Что-то зеленоватое, как мох, застлало глаза, и сквозь эту зелень я бросился на Могола, норовя вцепиться в горло; но сбоку абрек подставил ногу, и я с разлету ткнулся мордой в пол. Абрек перевернул меня на спину и поставил ногу на грудь. Нога была тяжелая, как колода. Могол продолжал разговор как ни в чем не бывало, но теперь его слова доносились сверху, точно из репродуктора:
— Поверь, Саня, брат, вполне разделяю твое горе. У тебя, говорят, и матушка не совсем здорова? Я сам, Саня, сиротой вырос, ох как это горько! Никто не приголубит, не приветит, сопли не утрет. Но надо крепиться. Несчастный случай. Все под Богом ходим.
А все зло от убийц-маньяков, как твой кореш. У них же ничего святого нет за душой. Ломай, круши, бей!.. Батя твой перед смертью все какой-то гараж поминал. Ты что же, ему гараж обещал справить? Бедный старик! Два метра на полтора — вот тебе и весь гараж… Ладно, брат, пойду, а ты думай, думай крепче. Времени осталось с гулькин нос… Рашидик, проводи гостя да шибко не обижай. У него вон какое несчастье, поневоле оборзеешь.
