Правосудие над «монастырскими людьми» также вершилось по усмотрению надзирателя. Так, если кто из них, – по свидетельству монастырских документов, – «держал у себя заповедное продажное питье, или зернь
[8]
, или карты, или табак, оказался в буйстве, бесчинии и драке, тот, по приговору архимандрита с братиею, смирялся монастырским смирением». «Смирение» это состояло в том, что виновного сажали на цепь и в колодки и, смотря по важности вины, били нещадно плетьми или шелепами
[9]
или определяли на мукосейные труды, ставили на земные поклоны в церкви.
Так что Новоспасский монастырь оказывался не только «царским богомольем и обителью благочестия». В XVIII веке сюда из Коллегии экономии стали отправлять «на пропитание» престарелых и увечных отставных; поселяли здесь, обеспечивая содержанием, офицеров, чиновников и рядовых, неспособных к службе, иногда с их семействами. В царствование Анны Иоанновны Бирон стал посылать в монастырь «иноверных» инвалидов, что вызвало ропот монастырских властей, однако на сей счет Сенат сделал заключение: «…в том предосуждения быть не может, понеже пропитание будут получать по указам, а до веры их в том не касается».
Монастырю пришлось не только допускать «схизматиков» в свои стены, но и содержать их: они состояли на «монашеских порциях». Впрочем, недовольство духовенства вряд ли могло беспокоить всесильного временщика и его приспешников из немецкой придворной партии – шли тридцатые годы XVIII столетия… Лишь когда были утверждены окончательно монастырские штаты и отобраны монастырские вотчины, правительство прекратило помещать в них инвалидов и отставных военных.
Сложилось представление, будто монастырским и государственным крестьянам жилось легче, чем помещичьим, однако и в вотчинах Новоспасского монастыря случались крестьянские возмущения. Об одном из них, вызванном злоупотреблениями и незаконными поборами монастырских приказчиков, сохранилось красноречивое, хотя и неумело написанное, повествование
[10]
, дающее представление о нравах эпохи. Произошло оно в Спасском уезде Тамбовского наместничества в 1756 году, и, чтобы подавить это возмущение, потребовалось прислать воинскую часть. Укажем тут, что до введения «духовных штатов» за монастырем числилось, по одним сведениям, четырнадцать, по другим – восемнадцать тысяч крестьян. Владел он и двумя подворьями в Москве – в Кремле у Вознесенского монастыря и у Яузских ворот, да «осадным двором» во Владимире.
Неизбывным злом в старинные времена были пожары: деревянные города и слободы горели факелом. Годы самых опустошительных пожаров служили хронологическими реперами: по ним вели счет лет. Московский большой пожар 1737 года, случившийся в Троицын день, вошел в хроники как «троицкий пожар». Для богобоязненных хронистов пожары были небесной карой, ниспосылаемой людям за грехи наравне с мором и гладом.
Не был, разумеется, исключением и Новоспасский монастырь: он не раз горел и отстраивался заново. В огне лютых московских пожаров 1737 и 1747 годов погибло много церковных ценностей, но особенно сильно разорил монастырь 1812 год, когда его дотла разграбили французы. Вдобавок вспыхнул сильнейший пожар, оставивший от большинства строений одни стены. В Вологду, куда переправлялось имущество монастыря, когда неприятель подходил к Москве, удалось увезти далеко не все – недостало подвод. Кое-что из оставшейся драгоценной утвари и оклады с икон наспех попрятали в тайники. Догадались об этом французы или нашелся доносчик, но они искали монастырские сокровища неистово: разрывали могилы, вскрывали в усыпальницах гробы, допрашивали с пристрастием попадавших местных жителей. Французами был до смерти замучен местный священник Петр Гаврилов, настоятель храма Сорока Мучеников на монастырском кладбище за оградой, где в моровые поветрия хоронили монастырских крестьян и служек
[11]
. От него требовали, чтобы он указал, где зарыты серебряные ризы с образов и другие церковные ценности. После ухода французов тело этого священника похоронили торжественно, и на могиле его было высечено:
«Здесь погребен Сорокосвятской, что у Новоспасского монастыря, церкви раб Божий священноиерей Петр Гаврилов, которого тело предано земле через три месяца и три дня по кончине, 1812 года. Жития его было 66 лет».
Некий безымянный «пиита» воспел его героическую кончину:
Здесь скромно погребен
Служитель алтаря,
Герой, вкусивший смерть
За веру, за Царя.
При зареве Москвы,
Вселенну изумившем,
И кары грозные
На злобу ополчившем,
При храме божием
Он пал, пронзен врагом,
Жив, о господи,
В бессмертии святом.
Давно утрачена могила настоятеля. Стерлась память о старике, растерзанном осатаневшими от алчности солдатами. Мучители кололи его штыками, топтали, таскали за бороду, но так и не добились своего… И тем более отрадно, что кое-какие материалы и предания позволяют почти через два столетия рассказать о подвиге этого безвестного русского человека.
В тот жестокий пожар 1812 года пылала и колокольня монастыря. С третьего яруса оборвался, круша своды, петровский тысячепудовый колокол. Его на мелкие куски раздробил упавший на него меньшего веса «полиелей» – в 425 пудов… Разоренный монастырь был в развалинах, опустошен и осквернен. Раскрытые монастырские помещения стояли с закопченными стенами, зияя провалами пустых окон. Могло показаться, что более уже не воскреснуть простоявшей здесь пятьсот лет обители…
Настоятелем монастыря в те годы был Филарет Дроздов, будущий митрополит Московский, известный церковный деятель и проповедник, пользовавшийся большим влиянием, хотя сами цари его недолюбливали за самостоятельность суждений и авторитет. И именно ему во многом обязан монастырь возрождением.
Однако о том, как восстанавливались монастырские строения, о подходе тогдашних архитекторов к своим задачам, вернее всего можно судить после знакомства с результатами работ, развернутых теперь.
Церковь Сорока Мучеников на монастырском кладбище за оградой
Еще издали привлекает внимание к монастырю его монументальная колокольня, обличающая своими спаренными колоннами по углам и декоративными вазами на парапетах стиль и вкусы XVIII века. Это сооружение действительно принадлежит крупному зодчему того времени, как тогда говорили, – архитектуры гезелю – подмастерью Ивану Жеребцову, заложившему ее в 1759 году. Однако завершена колокольня была много позднее, через шестнадцать лет: возведение ее было, по современному выражению, «законсервировано» из-за недостатка средств. И лишь в семидесятые годы тогдашнему настоятелю Иосафу II, бывшему в миру крупным сановником с влиятельными связями, удалось выхлопотать у Екатерины II двадцать тысяч рублей, позволивших закончить постройку. Помогли и частные пожертвования.
