Рис. 5. Лифляндская полумарка 1573 г.
У западных славян птица Радигоста могла заменяться грифоном, и, что весьма показательно, данное мифологическое животное оказывается связано и с территорией современной Латвии. Грифон изображен как на современных латвийских гербах Видземе и Латгале, так и гербе Лифляндии в составе Российской империи (рис. 4). Понятно, что эти гербы сравнительно новые: так, например, герб Лифляндской губернии был утвержден в 1856 г., однако традиция изображать данное мифологическое животное на гербе данного региона восходит к более ранним временам. Грифона с мечом в качестве герба Лифляндии мы уже видим на лифляндской полумарке 1573 г. (рис. 5). Считается, что данный герб появился там в результате Ливонской войны, когда данный регион стал частью Великого княжества Литовского и на территории современной Латвии было образовано Ливонское воеводство с центром в Вендене, первым губернатором которого стал Я.И. Ходасевич, в родовом гербе которого также был грифон с мечом
{181}. Однако грифон в качестве эмблемы Лифляндии сохраняется как при шведском, так и при русском владычестве, что позволяет предположить его более глубокие корни, нежели случайное его присутствие в личном гербе польского губернатора этих земель.
В данном регионе присутствовал и культ быка, второго символа Радигоста. О его наличии говорит не только упоминание жертвенного быка в храме Йомали из саги о Боси, но и история происхождения рога Урахорн в саге о Стурлауге. Об этом в саге говорится следующее: «Сначала нужно рассказать о том, что конунг Харальд грабил во многих странах и всегда побеждал повсюду, куда бы ни пришел. И во всех тех странах начинался голод, а особенно в Бьярмаланде, где погибали и скот, и люди. Тогда взяли они одно животное, стали поклоняться ему и назвали его Ур. Оно широко разевало пасть, а они бросали туда золото и серебро. Они сделали его таким сильным, что стало оно больше и злее всех зверей. Тогда принялось оно пожирать и людей, и скот, и все подчинило себе и опустошило всё к западу от реки Вины, так что ни одно существо не спаслось. Не находилось героя, который бы отважился выйти против этого зверя, пока конунг Харальд не услышал эту новость, [а также и то,] что сулило это много денег. И держит он курс туда с 300 кораблями, и пришел к Бьярмаланду. Случилось так, что [однажды] спал конунг Харальд. Подошла к нему женщина, выглядевшая величественно. Она сказала конунгу: “Лежишь ты здесь и думаешь победить нашего зверя, который зовется Ур”. Конунг сказал: “Как зовут тебя?” “Меня зовут Годрид, — говорит она, — и живу я недалеко отсюда, вверх по берегу. А ты мог бы воспользоваться моим советом. Пойди утром вверх по берегу с половиной твоего войска. Тогда ты увидишь зверя. Он испугается такого множества людей и бросится к морю. Тогда тебе нужно спешить со всем своим войском, взяв большое дерево, и ударить им его. Зверь прыгнет в море. Тогда Гейррейд поднимется из моря и, нырнув, ударит его и будет удерживать его внизу, до тех пор пока оно не всплывет мертвым. Тогда ты возьмешь зверя. Но хочу я, — говорит она, — получить с этого зверя одну драгоценность, а именно — рог, который торчит из его головы”. “Так и будет”, — сказал конунг. Прошла ночь, и произошло все так, как она сказала, и они победили зверя. Тогда туда пришла та женщина и взяла рог, тот самый рог, который ты, мой Стюрлауг, искал в храме в Бьярмаланде»
{182}. Что касается названия необычного зверя, то еще К. Тиандер определил его первоначальное значение: «Древнесеверное шт и древненемецкое иг очевидно находится в связи с санскритским usra = бык»
{183}. Однако и другие подробности этого рассказа, несмотря на его последующее искажение в изложении скандинавов, представляют для нас интерес. Из него следует, что причиной поклонения этому быку стал страшный голод, разразившийся в Бьярмаланде и других странах. Представление о кормлении быка золотом и поедании им людей и животных следует отнести, скорее всего, на счет домысла автора саги, попытавшегося таким образом объяснить причину необходимости убийства священного животного. Исходя из описания ситуации, бык должен был быть принесен в жертву для возвращения земле плодородия. Убийцей священного животного становится чужестранец, в данном случае скандинавский конунг. Само имя явившейся ему величественной женщины позволяет предположить в ней богиню. Весьма показательно, что конунг сам не убивает животное, а лишь загоняет его в море, где его убивает какой-то другой сверхъестественный женский персонаж. В награду за совет богиня получает чудесный рог, который впоследствии хранится в храме. Поскольку в саге о Боси герои убивают жрицу, бросив в нее голову убитого перед этим священного быка, напрашивается вывод, что в обеих случаях саги отразили какой-то малопонятный скандинавам ритуал, который они видели в Биармии.
Рис. 6. Богиня с головой быка в северорусской вышивке
Следует отметить, что образ богини с головой быка впоследствии встречается в северорусской вышивке (рис. 6): «Есть удивительные изображения, где женщина стоит в небесных сферах с жестом свастичные знаки. Внизу той же картины возвышается алтарь с возложенною на него головою быка и предстоящими пред ним, уготовленными для жертвы или трапезы ей, двумя оленями. Это — этимастия, уготованная для великой женщины»
{184}. Кто была эта богиня, нам становится известным из замечания В.Н. Татищева по поводу утверждения о связях новгородских словен с западными славянами и их прибытия из Вандалии: «Ректор Апиц во утверждение сего приводит, якобы новагородцы древле герб имели воловью голову, как и мекленбургский; токмо я сего нигде не нахожу, токмо что идола Мокоса имели с воловьею главою»
{185}. Таким образом, на Руси голова быка могла посвящаться богине Мокоши.
Помимо скандинавских саг на присутствие в пантеоне Прибалтийской Руси некоего женского персонажа указывают и другие косвенные данные. Согласно мекленбургской генеалогической легенде, отождествляемые со славянами-венедами вандалы произошли от брака их первого, приплывшего из-за моря полумифического короля Антюрия, или Антура, с богиней Сивой. В.И. Меркулов обратил внимание, что в немецких генеалогиях брат Рюрика Синеус постоянно именуется Сиваром, а в Ливонской Рифмованной хронике упоминается рыцарь Сиверт, возглавлявший в XIII в. войска, сражавшиеся в Северной Эстонии. Оба имени рассматриваются им как производные от имени богини Сивы
{186}. В принципе, ничего невозможного в этом нет, и западнославянская ономастика дает пример подобных имен: Казн, дочь чешского Крока, и Казимир достаточно распространенные имена среди польских правителей. Следует отметить, что следы развитого культа богини отмечаются в этом регионе досточно рано. Еще древнеримский историк Тацит писал, что «эстии поклоняются праматери богов»
{187}. Как полагают исследователи, под эстиями Тацит подразумевал не предков современных эстонцев, а живших южнее их в Прибалтике индоевропейцев, язык которых он отличал от германского и сближал с кельтским. Плиний Старший в своей «Естественной истории» (XXXVII, 11) отмечал, что янтарь обеспечивает плодовитость, то есть связывал основной предмет прибалтийского экспорта с женским началом. Согласно латышским преданиям, выбрасываемый на берег янтарь — это обломки дворца богини моря, которую покарал громовержец за любовь к смертному. В балтской традиции достаточно большое место отводилось почитанию матери-земли Мары и богини судьбы Лаймы, многие черты которых после насильственной христианизации были впоследствии перенесены на Богоматерь. В своей хронике Генрих Латвийский называет Ливонию «землей пресвятой девы Марии», именуемой им также «звездой моря»
{188}. Весьма вероятно, что немецкие крестоносцы для облегчения христианизации отбирали из новой религии именно те образы, которые в наибольшей степени были созвучны прежним верованиям местного населения. Ближайшей параллелью Сивы, если подходить с чисто филологической точки зрения, оказывается богиня Сив, жена громовержца Тора. Единственный миф, связанный с ней в скандинавской мифологии, рассказывает о том, как Локи срезал золотые волосы Сив, а затем, под угрозой расправы со стороны Тора, заставил карликов выковать новые волосы, которые приросли к голове Сив как настоящие. Утверждение Снорри Стурлусона о том, что «никто не ведает, откуда Сив родом»
{189}, показывает, что в скандинавской мифологии это был, скорее всего, заимствованный образ. Немного проясняют его поэтические кеннинги. Золото именуется в них «волосами Сив», а в другом случае говорится, что «Сив — хранительница огня моря», причем в последнем случае вновь имеется в виду этот драгоценный металл, который в том же абзаце называется «янтарь моря»
{190}. Таким образом, мы видим, что Сив устойчиво ассоциируется с золотом, которое в скандинавской мифологии изначально связывалось с ванами.
