Исследователи восточнославянского фольклора уже неоднократно обращали внимание на русскую святочную подблюдную песню о кузнеце, встреча с которым предвещала богатство и свадьбу:
Идет кузнец из кузницы, слава!
Несет кузнец три молота.
«Кузнец, кузнец! Ты скуй мне венец,
Ты скуй мне венец и золот и нов,
Из остаточков золот перстень,
Из обрезочков булавочку,
Мне в том венце венчатися,
Мне тем перстнем обручатися,
Мне тою булавкою притыкать.
(Потебня А. А. О мифическом значении некоторых обрядов и поверий. 1. Рождественские обряды // ЧОИДР, 1865, кн. 2, апрель — июнь, с. 13)
В украинском фольклоре мы встречаем весьма распространенную девичью колядку о том, как девушка собирает с дерева золотую ряску (вариант: росу или кору) и относит ее к мастеру-золотарю, чтобы он сделал из этой ряски предметы к свадьбе:
…Ти, злотничку-ремісничку,
Іскуй мені злотий пояс,
Із окраечок — перстеньочок,
А із вітейка — то віночок.
В пояси красоваться,
В перстеньку залицяться,
А в віночку ізвінчаться.
(Соколова В. К. Весенне-летние обряды русских, украинцев и белорусов XIX — начала XX века, М., 1979, с. 48)
Генетически родственный сюжет о «вепре, который вырыл золотое зерно», из которого девушка просит кузнеца сковать ей кубок на свадьбу, мы видим среди польских свадебных песен. На основе народных колядок Т. Ленартович написал стихотворение «Золотой кубок», в котором сиротка собирает золотые яблоки и просит мастера сделать из них золотой кубок с изображением ее умершей матери, причем особо отмечается, что из этого кубка будут пить «сам пан Езус и ангелы». Образ кубка иногда встречается в украинских колядках, где девушка просит мастера сделать ей «три угодья» (венок, кубок и перстень), а в моравском фольклоре этот кубок делается из золотых рогов лани. Подобная распространенность сюжета свидетельствует о его праславянском происхождении и полностью согласуется с обрисованным в предыдущей главе вселенским пиром, на котором вместе с людьми пьют ритуальный напиток боги и умершие предки. Следы этого пира, приуроченного к свадьбе, мы и видим в польском фольклоре, где на священном кубке изображена умершая мать невесты, а пьет из него бог, замененный под влиянием новой религии Иисусом Христом. Если в том, что первоначально вместо золотого кубка использовался ритуальный рог, с которым и изображались славянские языческие божества, нас убеждают моравские колядки, то в том, что первоначально вместо главного персонажа христианской религии в этих обрядовых текстах фигурировал именно бог-кузнец, свидетельствует песня из Бельского района Смоленщины:
Ты, святый Боже Кузьма-Демьян,
Приходи на свадьбу к нам
Со твоими апостолами.
(Гиппиус В. Коваль Кузьма-Демьян в фольклоре // Етнографічний вісник, кн. 8, К., 1929, с.10).
Пережитки язычества в этом свадебном тексте были настолько сильны, что единственным достижением новой религии стала замена имени языческого бога Сварога на христианского святого, который, несмотря ни на что, здесь прямо именуется богом — вещь явно кощунственная с точки зрения официального православия. Более того: в качестве главы апостолов Кузьма-Демьян здесь явно занимает место Иисуса Христа, что являлось еще большим святотатством. Весьма похожа на нее в этом отношении и аналогичная песня из Великолукского уезда Псковской губернии:
Благослови меня, боженька,
Свадебку начать!
Благослови меня, боженька,
На весело утро…
Скуй (3 р.) нам, боженька,
Крепко на крепко,
Крепко на крепко,
Твердо на твердо:
Люди судють —
Не разсудют;
Ветром веет —
Не развеет,
Дожжиком мочит —
Не размочит.
Ай далеко, в чистом поле,
Протекла река,
Как за той быстрой реки
Три апостола:
Первый апостол-боженька
Сама мать-Богородица,
Другой апостол-боженька
Воскресенье светлое,
Третий апостол-боженька
Кузьма и Демьян.
Яры свечи топятся,
Люди Богу молятся
(Шейн П. В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п., т. 1, М., 1898, с. 551–552)
Нечего и говорить, что с точки зрения новой религии ситуация была весьма безрадостная: через целых девять веков русский крестьянин по своей сути так и остался язычником, лишь самым поверхностным образом усвоив новую религиозную атрибутику. Апостолом-боженькой (два этих понятия он, судя по всему, не различал) для него был не только заменивший бога-кузнеца Кузьма-Демьян, но и Богородица вместе с Воскресеньем, заместившие языческих богинь. Главная роль при этом явно отводилась богу неба, которого и просили сковать свадьбу. Именно бога-кузнеца и приглашали в первую очередь на свадебный пир, чтобы придать новому союзу прочность и долговечность. В другой обрядовой свадебной песне по этому поводу говорится: «Подь на свадьбу, боженька! Скуй нам свадьбу крепко, твердо, долговечно, вековечно» (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу, т. 3, М., 1869, с. 375). В Тверской области данный образ настолько укоренился, что выражение «играть свадьбу» там звучало как «свадьбу ковать». (Этимологический словарь славянских языков, вып. 12, М., 1985, с. 11). Аналогичное приглашение к богу — покровителю свадьбы, которого особо просят не забыть свой молот, встречается нам и в белорусском фольклоре:
О святэй Кузьма Дямъянъ!
Прихадзи на свадьбу к намъ
Со своимъ святымъ кузломъ (молотом),
И скуй ты нам свадзибку
Крепко-крепко-накрепко:
И людзи хулють — не расхулютсь,
Вятры веютсь — не розвеютсь,
Солнца сушитсь — не разсушить,
Дожди моцутсь — не размоцутсь.
(Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу, т.1, М., 1865, с.466).
Еще в одной из народных песен, записанной в середине XIX в. в Смоленской губернии, имя святого Демьяна осмыслялось как отчество святого Козьмы, что красноречиво показывает, что первоначально вместо двух христианских святых там фигурировал один персонаж:
«Около двора, около Агафоныча,
Пролегало там три ступеньки,
Что ли торные дороженьки,
Как по первой ли по стеженьке,
По той ли торной дороженьке,
Там шел сам Иисус Христос
Со всеми со апостолами.
По второй ли по стеженьке,
По той ли торной дороженьке,
Там шла Мать Пречистая.
Как по третьей ли по стеженьке,
По той ли торной дороженьке,
