— Вот отец разделил среди нас все свое имущество, а тебе он завещал своих собак, и еще сказал, чтобы ты пустил их на волю: одну — в правую сторону, а вторую — в левую; сколько они земли обегут за день, так эта вся земля твоя будет.
Вот пошел Белополь и поймал двух птиц, прилетевших одна с южного моря, другая с западного. Пустил одну птицу на юг, да и говорит одной собаке:
— Бери!
Пустил вторую на запад и говорит второй:
— Хватай! Как полетели эти птицы: одна в одну сторону, вторая в другую… Как побежали собаки за птицами, так даже земля задымилась… Как пошли те собаки, так и до сих пор не вернулись, а по их следам две реки протянулись, в одну сторону пошла Двина, в другую сторону — Днепро. Вот на этих просторах Белополь и начал селиться да заводить свои порядки. У этого Белополя от разных жен его развелись разные племена под названием белорусы. Они и теперь там ходят, земельку пашут и жито сеют»
[15]
.
Упоминание Перуна, а не христианского бога при объяснении зарождения жизни красноречиво говорит о языческой эпохе возникновения основы мифа. Также достаточно архаичным мотивом является объяснение возникновения рек в результате бега обеих собак охотника. Поскольку белорусскому фольклору был хорошо известен мотив возникновения рек в результате пахоты героя на змее, миф о котором будет приведен в третьей части книги, то обстоятельство, что повествующее о происхождение рек предание рисует прародителя своего народа охотником, а не пахарем, показывает, что оно возникло в очень древнюю эпоху, когда главным способом добычи пропитания была именно охота. Однако это не единственная легенда, в которой фигурировал хозяин этих двух собак. Также в XIX в. в Борисовском уезде Минской губернии Белоруссии была записана легенда о князе Бое, объяснявшая существование бытовавшего в том регионе ритуала поминания так называемых Ставрусских дедов перед Троицей: «Над рекою Дриссою находится поместье Краснополь, окруженное со всех сторон лесом. Там есть место, где в языческие еще времена жил князь Бой, слывший во всей Белоруссии сильнейшим богатырем. Он управлял всем народом, жившим в тех диких странах по берегам реки Дриссы. Обыкновенное его удовольствие состояло в том, чтобы объезжать боры и леса с луком и стрелою и охотиться на лосей и других диких зверей. Для этого у него были два верных пса, один назывался Стауры, а другой Гауры. Оба они были очень сильны и умны. Самый сильный медведь не мог выдержать схватку с ними: он тотчас был ими разорван, как заяц, схваченный гончими. Когда на охоте, отделившись как-нибудь от своих товарищей, Бою случалось быть окруженным разбойниками, он их рассеивал и разбивал, науськивая и напуская на них своих псов. Не раз бывало, когда заблудится в далеких лесах, они его выводили на дорогу к самому его дому. Часто эти псы спасали своего господина от больших опасностей, и поэтому они составляли для него самую приятнейшую забаву в жизни.
Он приказал своим подданным отдавать им такие же почести, как важнейшим особам, при нем состоящим, а когда от старости эти псы, один за другим, перемерли, то он в виду их заслуг назначил особые дни в году для торжественного чествования их памяти. В эти дни народ собирался на те места, где были зарыты их кости, и приносил с собою кушанья и напитки и пировал до поздней ночи; объедки и кости бросали в огонь, произнося при этом имена обоих псов: Стауры и Гауры, как бы призывая их тени с того света»
[16]
. Имена столь любимых Боем псов образованы от слов стау — «став, стал» и гаукаць — «гавкать, лаять»
[17]
. Понятно, что предание о двух собаках князя, любимых им настолько, что он учредил специальный погребальный культ в их честь, слившийся затем с культом умерших человеческих предков, получивших обобщенное наименование деды, явно носит достаточно поздний характер, возникший уже тогда, когда истинный смысл образов двух псов был основательно забыт. Истоки культа двух псов загробного мира являются весьма древними и относятся к эпохе индоевропейской общности. Однако и помимо образа этих двух собак в предании встречается достаточно много элементов архаичной традиции. К их числу можно отнести соотнесение красного цвета с местом жительства князя Боя как представителя военной аристократии, восходящее тоже к индоевропейским временам, а также сжигание жертвенной пищи на костре, которое вместе с упоминание имен обоих псов как бы вызывало их тени с того света. Нечего и говорить, что вызывание душ с того света вместе с ритуальным сжиганием пищи представляет собой явный пережиток дохристианской традиции. В полном соответствии с этим и сама легенда особо подчеркивает, что возникновение культа двух собак, равно как и время правления их хозяина, относится именно к языческой эпохе. Поскольку в восточнославянском эпосе время действия богатырей обычно приурочивается к правлению Владимира Красно Солнышко или более поздним временам, предание, называя Боя сильнейшим богатырем, особо оговаривает, что он правил еще в языческие времена, что относит нашего князя-охотника к древнейшему поколению богатырей.
Наконец, в XIX в. в Белоруссии была записана родословная ста шестидесяти родов, возводимая все к тому же первопредку: «Давно неколи жив князь Бай, у Краснопольи, недалеко от того места, дзе стоиць цяпер Дрисса. Дриссы гэной тоды ще ня было. С того уремя остались только концы — Ставры и Гавры, и дзевки и цяпер туды бегаюць песни пiяць!
Ставра и Гавра — гэно были собаки Бая. (…) И князь изь ими гуляв по густых лесах, по цемных борах, — ездив от к княгини к княгини. А княгинь у яго было пяць-шесь; и кажная сядзела у своей пасецы. Ен, як потхвациць идзе сабе княгиню, дык построиць ей пасеку, дась паробков, служанок… И хорошая жись тоды усим была. Не было тоды ни справников, ни становых, ни пейсатых жидов-рандарей, ни панов… Ну, дык, самою першою княгиней у Бая была Вольга, — дочка дружинника князецкаго. Узяв ен яе от бацьки умесъци с Ставрою и Гаврою. От яе радзився у яго сын Бойко, старший за усих, да дзевки три ци чатыре.
Другая княгиня была Рогнеда с Полоцку. (…) И родзила яна ему шесь сынов и семую дзевку. Сыны яе во якие: Варган, Заранка, Нырка, Облухов, Самища и Юрла». Третьей женой была Красуля из Смоленска, родившая Цюру и Мотуза, а четвертой — Ода из Киева, ставшая матерью Бажена, Дзявули, Лапа и Таранчу ка. Пятой женой была Доня, родившая Гадзюка, Жабка, Кавурка и Ревуна, шестой стала Альда из Литвы, от которой родились Хорощ и Чиж, а с ее сестрой Лилей Бай прижил двадцатого сына Пацюка. И вот от гэных самых дзяцей Баевых и разросся наш народ по усей нашей зямле». От Бойки, Вольгинова сына, пошли двадцать четыре старших рода. Из потомков Варгана, сына Рогнеды, один Скирла пошел к волохам, а Бульба отошел за Киев по Днепру. К Киеву пошел и Тутпала, один из потомков Заранки. Переселились потомки Бая и на Русь: «У пятаго сына Самищи родзився Миска и Лось. Миска отыйшов за Мяжу (река), у Москву…» Туда же перебрался и Сумка, потомок шестого сына Рогнеды Юрлы. Калинка, потомок Ревуна, четвертого сына Дони, отошел к ляхам. Потомки Чижа, сына Альды, двинулись в разные стороны: Рык пошел по Двине к латышам, а Лучина — к словенцам. Родословная заканчивается следующей констатацией: «Усяго родов наших сто шезьдесят. Восем пошли шукаць щасьця у белом свеци, по Двине, за Дняпром ды за Мяжою, а тыя уси и цяпер живуц тут, пашуць и скородзюць зямельку»
[18]
.
