День выдался на редкость унылый и хмурый. Не переставая, вперемежку с дождем шел снег. В столовой у Боба горел камин, что мне с моей ноющей спиной, было особенно приятно. Генерал Клей внимательно слушал, пока я рассказывал ему о полученном мной из Вашингтона совете и о том, как я сам оцениваю положение. Я был убежден, что если мне в ходе переговоров удастся вновь перейти в наступление, то в придачу к Пауэрсу мы получим и Прайора. С другой стороны, мы все согласились с Вашингтоном в том, что с моей стороны было бы безрассудно снова переправляться через стену, чтобы явиться с еще одним неожиданным визитом к Шишкину.
Наконец мы договорились о тактике, которая могла обеспечить нам победу. Генерал Клей сам написал послание, которое мы отправили Шишкину:
«Получил вашу телефонограмму и сожалею о задержке, ибо могу оставаться здесь, увы, лишь ограниченное время. Поскольку меня все еще беспокоит спина, я просил бы вас приехать завтра, в четверг 6 февраля 1962 года, от четырех до шести часов дня в резиденцию представителя нашей миссии г-на Говарда Трайвера по адресу: Далем, Фогельсонг, 12.
Донован»»158.
Зато ранним утром 9 февраля адвокат услышал хорошую новость. Наконец Москва согласилась на обмен.
«На заре меня разбудил прибывший от Боба курьер. Только что по специальному телефону в Западном Берлине была получена телефонограмма. Она гласила следующее:
«Доновану.
Получил положительный ответ. Жду вас у себя в кабинете сегодня в четыре часа, если состояние вашего здоровья позволит вам приехать.
Шишкин».
За завтраком мы с Бобом обсудили это последнее сообщение. Должны ли мы принять его за чистую монету? Не является ли оно еще одним ходом Шишкина в его явной войне нервов. И не стараются ли поймать нас в ловушку Фогель или Дривс, за чьи действия Советы сняли бы с себя всякую ответственность?
Я считал, что должен пойти ва-банк и отправиться в Восточный Берлин, послав сначала Шишкину подтверждение.
Боб связался с генералом Клеем, который согласился с моим решением. Затем я послал через курьера следующее сообщение:
«Шишкину.
Приеду в шестнадцать часов, но из-за состояния здоровья был бы признателен, если бы вы прислали машину на вокзал в 15 часов 30 минут.
Донован».
Я прибыл в Восточный Берлин в 3 часа 45 минут дня, но не увидел машины, которая ждала бы меня. Поскольку все еще шел сильный снег, я поехал в советское посольство на такси.
Шишкин пригласил меня к себе в кабинет. Войдя, я увидел там накрытый столик, сервированный прелестным хрусталем и серебром. На нем стояли бутылка армянского коньяка, немецкая минеральная вода, печенье и ваза с аппетитными яблоками.
Шишкин сразу же налил в рюмки коньяк и предложил тост «за удачу». Когда мы чокнулись, он сказал, что получил из Москвы благоприятный ответ и что вся сделка одобрена. Это значит, объяснил он, что Пауэрса обменяют на Абеля, а восточные немцы одновременно освободят Прайора. Однако он заявил, что, хотя освобождение Прайора восточными немцами совпадет по времени с обменом Пауэрса на Абеля, оба действия не должны произойти в одном и том же месте, ибо Восточная Германия является суверенным государством.
Я ответил, что, по-моему, это несколько осложняет дело. Хотя я и не возражаю против такой процедуры, мне непонятно, почему бы не доставить всех троих в одно и то же место. Но Шишкин сказал, что считает необходимым настаивать на этом.
Я сказал ему, что буду рекомендовать моему правительству принять эти условия. При этом я хочу особо подчеркнуть, что, насколько я понимаю, в случае улучшения отношений между нашими странами можно будет ожидать в недалеком будущем помилования Макинена. Шишкин заявил, что он сообщил о моих «соображениях» своему правительству, которое в принципе одобряет их.
Что касается времени и места, то Шишкин сказал, что готов рассмотреть любое предложение относительно времени обмена, но что, по его мнению, лучше всего назначить его на следующую субботу. На вопрос о точном времени он ответил: «Чем раньше, тем лучше». Сначала я предложил двенадцать часов дня, но он спросил: «А почему не раньше?» Когда я предложил 7 часов 30 минут, он сказал, что это превосходное предложение, ибо в это время будет мало прохожих. На его вопрос, сколько человек должно присутствовать при обмене Пауэрса на Абеля, я заявил, что, на мой взгляд, официальных представителей должно бьть не более шести. Он выразил свое согласие.
Шишкин сказал, что Москва просила, чтобы я лично обратился к своему правительству с просьбой постараться свести к минимуму антисоветскую пропаганду, когда об обмене будет объявлено официально.
Он налил нам обоим еще по рюмке коньяку, закрыл свой портфель и принял менее официальный вид. Я спросил его, на скольких языках он говорит, и он сказал: «Только на четырех» – русском, немецком, английском и шведском. Он сказал, что во время войны учился в Московском университете, за границей живет уже около десяти лет и теперь хотел бы попутешествовать по своей родной стране.
Я рассказал ему, что в нашей стране очень мало лингвистов в силу нашей географической изоляции и широкого распространения английского языка. Я пояснил, что мы всячески стараемся исправить это положение, обучая детей в раннем возрасте иностранным языкам, в том числе и русскому.
– Вам следовало бы изучать русский, – сказал он.
– В моей стране, – ответил я, улыбаясь, – только оптимисты изучают русский язык. Пессимисты изучают китайский.
Он засмеялся, но смех его был неискренен.
Я информировал Шишкина, что, как мне было сообщено, Управление тюрем временно перевело Абеля в Нью-Йорк. Мне хотелось предупредить его, что, поскольку о прибытии Абеля может стать известно нью-йоркским газетам, могут возникнуть всякие толки по доводу обмена. (Этого, однако, не случилось.) Я также сказал ему, что существуют тайные системы оповещения, с помощью которых информация поступает даже в строго охраняемые тюрьмы, и рассказал, как Абель информировал меня в Атланте, что в здании министерства юстиции в Вашингтоне, в музее ФБР, была устроена новая выставка материалов по его делу.
Мы выпили еще коньяку, а по окончании нашей беседы он вызвал посольскую машину с шофером. Несмотря на холод и мокрый снег, который пошел снова, он проводил меня за дверь, через тротуар, к ожидавшей машине.
Я вернулся обычным путем и прибыл в Западный Берлин в 18 часов 10 минут. В баре «Голден-сити» я составил и отправил Бобу отчет для Вашингтона, сообщив, что сделка завершена и «находящийся там пакет» должен быть отправлен немедленно. Позднее я посетил генерала Клея в его резиденции. Он был доволен моим отчетом»159.
В 2011 году автор «Моста шпионов» Джайлс Уиттел высказал свое мнение журналисту Наталье Голицыной о причинах, которые побудили США согласиться на обмен:
«К тому времени ЦРУ уже созрело для обмена. Доновану заявили в этом ведомстве, что сейчас обмен был бы в американских национальных интересах. Все объяснялось несколькими мотивами: во-первых, американцы осознали после почти 5 лет, что Абель так и не заговорит и что склонить его к сотрудничеству не удастся. Во-вторых, они здраво рассудили, что если Абель вернется в СССР, то известная ему разведывательная информация, которой он обладает, будет 5-летней давности и вряд ли нанесет существенный ущерб США. Был и чисто прагматический мотив: в этих обстоятельствах оставшийся Абелю тюремный срок в 28 лет стал бы ненужным бременем для американского бюджета и американских налогоплательщиков»160.
