3) но есть вещи (люди) для меня действительно ОПАСНЫЕ, и он, любя меня, меня предостерегает: он «хотел бы», из любви этой самой, чтобы я «заботилась о себе в другом и по-другому» (о своей «безопасности»).
Эта речь – только о В А С.
Он чует или учуял (чутье у него, в самом деле, и вообще песье), что я могу прибегнуть или прибегла уже к Вам.
И вот он «предостерегает» меня, как старый, верный, жертвенный друг, в чьей безобидности и доброте я «многоопытно» уверена, множество раз уверялась…
Вот и вся МУДРОСТЬ!
Все это совершенно соответствует тому, что я говорила и писала Вам вчера, на тех листках… Той очень, издавна проводимой им политике РАСКОЛА.
За сим – непременно! – он должен будет сообщить Вам, что я – Ваш враг (что Вы – «змею», «пантеру» и прочую хищную пушнину «на груди пригреваете»; ну, и понесет – по всяким возможно «больным» точкам; стихи Ваши тоже непременно «оплаканы» им будут – в «предвосхищенье» моей злобной, поэтоненавистнической «нападки», ну сами понимаете: все, что он наплетет, я предвидеть не могу; но это будет и всякое «бабье лепетанье», и вопль «Гоголя» о России, и кровавый скрежет любви его к Вам, вообще – ко всей ЧУЖОЙ поэзии, ибо он – человек Божий, Алексей,
Иов на гноище, святой поэтолюбец…). Он напомнит Вам также, что Вы «многоопытны» в преданности его Вам – кристальной! И что, любя Вас, он «хотел бы, чтобы Вы заботились о своей безопасности» (ну, слово в слово!)
[78]
… Да, тут скоро запахнет сумасшедшим домом – и ОН будет еще нас навещать там, точно как Слуцкого
[79]
!
Придумайте, как нам его перехитрить! Тут хитрость – так же нужна, как и «опилки»!
У меня хитрости ужасно мало! (Сережу бы пригласить? – да у него хитрость несерьезная больше, ну, небольшая, «подростковая» разве с Лангустой не сравнить!)
Зачем он сообщает о сроке приезда, не разгадала я. Либо – угроза, либо – «надежда», что к этому времени «у меня – пройдет»?
Но этот срок все равно меня не устраивает: я могу не успеть статью… Пусть бы он погулял по тропикам!
Страх (или легкая паника) в нем все же передо мной есть: пришел вчера и большой конверт почти со всеми моими бумагами, которые я требовала.
(Он пел, как ему «больно расставаться с ними» – и мне и «Валентине», – и вот: почти все!..
В том числе – моя заметка:
«ОБ ИДИОТИЗМЕ».
Она – очень интересная.)
Вы говорите, я не знаю его оборотистости? Но – зато – я знаю, с его слов, что Вы – «всем обязаны ему». Он «вывез Вас в Грузию и Литву – а то Вы были бы нищим», и многое другое! За некоторых же поэтов он переводил многотысячнострочные поэмы, – чтоб тех спасти, не беря себе «ни копейки. Как можно?!.. Это же товарищеская помощь!» (И: «Люди не прощают ДОБРА. Мне мстят за добро».)
Однако я взялась выплачивать ему по сотне каждую осень… Это, может, и сгоряча (особенно ввиду гнуси нового его письма), но я от слов не отступаю…
Как по-Вашему: а может воспользоваться идеей и написать «Письмо Белинского к Гоголю» и превратить его в первопамятник «нелегальной русской печати» (Ленин)?
Все, сил жалко да лень, а ведь можно бы его написать не хуже, чем я сейчас о поэме «Февраль» и прочем.
(Он ведь так написать не может: у него нет языка, а у нас есть!!!)
Стасик, а что если у него – паранойя?
«Нелегальная русская печать» – это которая нееврейская: только и всего. Ну, и на русском языке, конечно.
Да, он уверен, что человек его произошел от сатаны (сатана сотворил, когда был пьян; либо – чтоб не так скучно было: бесам – у себя, среди бесов же – скучно очень, и они непременно ходят к людям, причем людей – меньше, чем их, и потому они ими дорожат).
И вот – в каком-то смысле – он и ко мне очень привязан: ему будет СКУЧНО без меня; наконец, мои опилки иногда «сдуваются» в такие узоры (складываются), что – очень интересно. (Как он ни высмеивает любое мое занятие, я ведь вижу, что ему – интересно.)
Вот тут-то и надо не «растаять». Но я уж давно не «таю»! (Плетка!)
Год тому (о Вашей ст. о Багрицком) я была не столько глупей, сколько уверенней в превосходстве (нашем) над саранчой… Ну, и в «победе», к-я все-таки наступит, даже – уже наступила… («Моральная».)
Но я вижу: их все больше, больше; я разучилась так ИГНОРИРОВАТЬ, как умела прежде. Т. е. слишком высокомерные, самоуверенные были опилки!»
* * *
«17 октября 1977 г.
Смотрите, ведь я «разбирала» его письмо
[80]
, как какой-нибудь О. Сулейменов (или Л. Гумилев) список «Слова о пълку…» – «великого гусельника» (если вспомните, это выражение того, кто сравнивает Багрицкого… с автором «Слова…»
[81]
)!
П. ч. мучительно чуял мой нос какую-то туманную, но важную дрянь. И покоя мне не было…
Он нарочно так «аккуратно» написал! Ну, чтоб быть «неуличимым» – и зная, что я способна понять (если хочу) что угодно.
Тут только слово «комиссар» темнит на миг, но и то либо спешка («практик»?..), либо нарочно, для «стиля»… А так: как стеклышко ясно мне!
И я вспомнила всю историю РАСКОЛА. «Я – единственный, кто может спасти Вас от черносотенства!» – вопил он. (Вот для таких случаев он и покупал мясо даже!.. Это означало уже, что он – в ужасе, в панике. Мясо было дважды: вырезка. И был как-то рыночный творог. И раза два – какая-то ягода… Но я теперь вспомнила, что это были дни именно ЭТИХ страстей. Ну, когда, например: «Кому Бог даровал скрижали?! Вам – или мне?!» – вопил. Вслед за этим – подобным – он понимал, что надо явить какую-нибудь черту «как бы славянскую». Например, еду. А иначе – конец!.. П.ч. гнев мой бывал неописуем… Я ему – приблизительно – объясняла, что когда б были живы мои деды… И, кроме того, я всегда твердила, что я, а не он: «Кто – метрополия: я – или Вы?» И что я «и в гробу буду метрополия!» Ну, и т. д. Это надо было бы слышать. Да, все – «божья роса»!)
Он продолжает переписку, дает советы, прощает, жертвует собой, сообщает о планах приезда.
Это же светопреставление!!!
Пожалуйста, давайте его победим!!!
(П. ч. я ведь могу его просто убить каким-нибудь куском мрамора. И тогда его хоронить будет «кавалерийский эскадрон»
[82]
, а Шкляревский напишет стихи «На смерть поэта», а через два года выйдет 2-томник «Воспоминаний» – об Афанасии Никитине (п. ч. его положат «ногами к Индии»)
[83]
.
