Возможно, что любимый писатель Чудаковой – Булгаков догадывался об этом, когда писал сцену, где Азазелло с Коровьевым подносят Мастеру и Маргарите чашу с ядом…
16 марта 1830 года Пушкин написал в письме к П. А. Вяземскому: «Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Петра. Вот тебе случай написать политический памфлет, и даже его напечатать […] ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу».
Он и стал основоположником этого жанра, написав «Путешествие в Арзрум», статью «О народном воспитании», «Воспоминания», «Путешествие из Москвы в Петербург», размышления о «Собрании сочинений Георгия Конисского, архиепископа Белорусского», опубликованные, кстати, в первом номере «Современника».
Проницательная Ирина Ивановна Стрелкова (вечная ей память!) в своей последней статье, написанной для журнала, не зря придала пушкинской мысли о политической прозе особое значение. Она причислила к этому жанру «Мой манифест» Валентина Распутина, книгу воспоминаний Станислава Куняева «Поэзия. Судьба. Россия», почти все работы последнего десятилетия Вадима Кожинова, «Менеджер Дикого поля» Александра Казинцева. Я бы прибавил к этому списку замечательные политические мемуары Николая Ивановича Рыжкова, «Великую криминальную революцию» Станислава Говорухина, ну и, конечно же, трилогию Юлия Квицинского о трех крупнейших предателях в мировой истории – Иуде Искариоте, Андрее Власове и Александре Тыковлеве (он же – Александр Яковлев, ныне покойный). И все труды владыки Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, публиковавшиеся у нас в 90-е годы прошлого века. Можно еще вспомнить и «Россию распятую» Ильи Глазунова, и «Историю русского масонства» Бориса Башилова, изданную как приложение к «Нашему современнику». В обеих последних работах Пушкин является любимым персонажем. Словом, куда ни оглянись – в нашем литературном поле везде прорастают всходы, посеянные Пушкиным. Когда мы пишем о наших геополитических интересах, о месте под солнцем и русского народа, и всех коренных народов России, – мы неизбежно следуем Пушкину, когда из-под пера авторов «Нашего современника» выходят убедительные размышления об «извечном споре славян между собою» («Шляхта и мы»), крымские, украинские, приднестровские страницы Ксении Мяло, мудрые изыскания Андрея Убогого об истории, прошумевшей на башкирских просторах Южного Урала. Они и называются по-пушкински – «Путешествие к Пугачеву».
А все наши пятнадцать номеров (за 15 лет), которые были предоставлены творчеству прозаиков, поэтов, историков, краеведов из Татарстана и Башкирии, из Республики Коми и далекой Якутии, из ханты-мансийской земли, из дружественной Белоруссии, разве не есть умножение пушкинского завещания о единстве многонациональной России?
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
Не гражданское общество – искусственное, выхолощенное, лишенное исторической глубины и национального лика, а живой, природный союз русского народа со всеми коренными народами России – вот идеал общественного и государственного устройства, за который ратовал пушкинский журнал и ратует «Наш современник».
* * *
И снова о памятнике. «Александрийский столп» – символ государства. Недавно в одном из номеров журнала «Знамя» Наталья Иванова в статье «Лютые патриоты» в охотку поиздевалась над писателями-государственниками. А ведь модная в ельцинскую эпоху практика «разгосударствления», которую исповедовали Сахаров, Собчак, Старовойтова и т. д., – одно из тягчайших преступлений нашей криминальной демократии. Разгосударствление обескровило экономику, породило нищету и вымирание народа, сократило сроки жизней человеческих, открыло «зеленую улицу» «бешеным» деньгам; а вместе с ними наркомании, заказным убийствам, беспризорщине, тотальному мошенничеству и уйме пороков, которые человечество накопило за свою историю…
Но «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», – говорил любимец Пушкина Тютчев. Разгосударствленные «бешеные» деньги везла в чемоданчике в родной Санкт-Петербург Галина Старовойтова. Разгосударствленными «бешеными» деньгами было заплачено киллерам, ждавшим демократическую комиссаршу на лестнице ее родного дома. «Разгосударствленное» оружие хлынуло в криминальный мир, и один из этих начиненных смертью стволов лег в руку убийцы. Пуля – тоже «разгосударствленная» – вошла в висок Старовойтовой. Криминальная революция сожрала свою дочурку. Пушкин так сформулировал в черновой главе «Капитанской дочки» закон исторического возмездия, настигающий идеологов бунтов и революций: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка да и своя шейка копейка». Обычно цитируют лишь первые восемь слов этой великой заповеди.
О законе этого исторического возмездия, может быть, глубже всех написал Вадим Кожинов в блистательном исследовании «Загадка 1937 года».
* * *
Но как бы ни восхищался поэт Александрийским столпом и Медным Всадником, «нерукотворный» памятник был роднее и ближе его душе.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой.
Пушкинская свобода имеет совсем другое происхождение, нежели нынешняя покупная «свобода слова» и фарисейские «права человека», сущность которых русский гений разглядел почти два века тому назад.
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова…
………………………………………
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья,
Вот счастье! Вот права…
Этой пушкинской свободой дышали дневники Георгия Свиридова и его вечно печальная мелодия к пушкинской «Метели», стихи Николая Рубцова, «Записи перед сном» Виктора Лихоносова, мифотворческий полет Юрия Кузнецова. Недаром начало своей поэтической судьбы он отсчитал от мгновения, когда «ночью вытащил я изо лба золотую стрелу Аполлона». А завершением была поэма о жизни Христа. Впрочем, и Пушкин тоже начинал с культа Аполлона, но самые проникновенные христианские стихи свои написал в конце жизни.
Свободой мысли и поисками полной Истины дышат исторические работы Кожинова, публиковавшиеся в нашем журнале: «И назовет меня всяк сущий в ней язык», «История Руси и русского слова», а также книга о Федоре Тютчеве. Вадим Валерьянович вырабатывал свой взгляд на историю с помощью Пушкина и Тютчева. Его настольным чтением были пушкинские жизнеописания – Петра Первого и Пугачева, и тютчевские статьи «Россия и революция», «Россия и Германия». Но пределы тайной свободы Пушкин знал: «Выше Александрийского столпа» – да. Но ниже – высших законов Бытия. «Веленью Божию, о муза, будь послушна». Да и Георгий Свиридов чувствовал эти пределы, когда писал в дневниках: «Для меня Россия – страна простора, страна песни, страна печали, страна минора, страна Христа».
