Глазунов восторгался замыслом Гитлера, который распорядился после взятия Парижа сделать в столице Франции выставку, на которой были выставлены портреты художников-авангардистов и тут же – фотографии больных из европейских психиатрических клиник.
Он с восхищением отзывался о романах писателя первой эмиграции Петра Краснова, который прославил до небес и фюрера, и великую историческую миссию Третьего рейха. Откуда у русского монархиста такие взгляды? Это личное или семейное? Не буду гадать. Но знаю из глазуновской книги: больше всего интереса и внимания Глазунову оказывала антисоветская русская эмиграция еще и потому, что один из старших братьев его отца, Борис Федорович, будучи в оккупации в Царском Селе, пошел в услужение к немцам и стал работать в комендатуре переводчиком и делопроизводителем. Он был и одним из активных деятелей Народно-трудового союза.
«В семье при мне не поднимали тему, где семья дяди Бори – его жена и две мои двоюродные сестры, Таня и Наташа, хотя я и знал, что он, как и многие тогда, ушел в потоке отступавшей немецкой армии на запад». Когда Илья Глазунов встретился в Париже с историком-эмигрантом Н. Н. Рутченко и тот узнал, что Борис Глазунов – родной дядя художника, то воскликнул: «Дорогой Илюша, я хочу поздравить тебя, что у тебя такой дядя. Он был яростный антикоммунист и великий патриот России».
В нашей калужской семье была похожая беда. Сестра моей матери тетя Дуся до войны вышла замуж за дядю Женю – сына церковного старосты.
Брат дяди Жени Валентин во время короткой двухмесячной оккупации Калуги пошел работать помощником к калужскому бургомистру, назначенному немцами… Калугу освободили под новый, 1942 год внезапно, и почти все, кто сотрудничал с оккупантами, убежать не успели. Валентина поймали и расстреляли безо всякого суда на опушке Калужского бора.
Тетя Дуся, вернувшаяся из эвакуации, узнала о семейной драме и тут же развелась с братом расстрелянного предателя. Помню, как мы забивали дверь, ведущую в комнату, где остался муж тети Дуси. В нашей семье к этому времени уже погибли двое мужчин – мой отец и дядя Сережа – военный летчик, младший брат моей матери… Быть в родственных отношениях с семьей пособника фашистов наша семья не пожелала.
В декабре 2004 года я приехал на несколько дней в родную Калугу и встретил своего старого товарища, которого знаю – страшно сказать! – более шестидесяти лет, с десятилетнего возраста.
Он рос, как и я, без отца, но его отец, как я помню по рассказам, в начале войны то ли проворовался, то ли растратил казенные деньги, был осужден и сгинул в северных краях… Мой друг, встретив меня, неожиданно разволновался, сказал, что ему надо срочно поговорить со мной, и буквально затащил меня в гости. И рассказал душераздирающую историю о том, что его отец не проворовался и не присвоил никаких денег. А случилось то, что осенью 1941 года он, семилетний мальчик, с отцом и матерью выехал из Калуги в маленький областной поселок, куда вскоре вошли немцы, и его отец сам пришел к ним наниматься на работу в управу.
Через два месяца его расстреляли так же беспощадно и скоро, как и нашего Валентина, на опушке леса. Где их могилы – неизвестно.
Мой однокашник с матерью вернулся в Калугу, где никто не знал, что случилось с его отцом. На всякий случай они придумали историю об уголовном деле и всю жизнь хранили семейную тайну. Мать моего друга несколько лет тому назад умерла.
– Что мне делать, Станислав?! – с надрывом спросил меня мой ровесник, прораб-пенсионер, небритый беззубый старик с провалившимся ртом. – Я один знаю правду. Я для внучки всю жизнь свою описал: как рос, как учился, как в армии служил, как для родины газовые трубы по полям и болотам прокладывал… Но она вдруг спросит: «Дедушка, а кем был твой отец?» Да и дочь моя тоже о нем ничего не знает. Что мне им сказать? Правду писать стыдно – к немцам пошел служить, решил, что они нас завоюют… А неправду писать – не хочу… Но ты о нашем разговоре никому ни слова!
Мы задумались, выпили молча по одной и по другой. И тогда я сказал:
– Напиши, что во время войны, когда поселок освобождали наши, он вышел из дому и не вернулся. И все… Пропал!
Мой друг закурил, выпил третью рюмку и благодарно обнял меня.
– Спасибо, друг! А ведь так оно и было. Вышел и не вернулся.
Сотрудничество с оккупантами считалось в наших семьях позором. Подобного рода факты люди скрывали не только потому, что это было опасно, но потому что – стыдно…
Борис Федорович Глазунов в 1945 году был выдан союзниками нашему СМЕРШу, получил всего лишь десять лет (по горячим следам расстреливали на месте!), в лагерях работал по специальности на инженерно-технических работах и вопреки всем ужасам ГУЛАГа, о которых пишет его племянник, отсидел свой срок весьма вольготно. Получал с воли от родных книги, «заказывал папиросы, чай, печенье, консервы и т. п. обязательно определенных сортов и в определенной упаковке» («Россия распятая», стр. 427), занимался математикой – решал теорему Ферма, изучал астрономию, увлекся физикой – развенчивал теорию относительности, посылал свои работы в Академию наук и даже на имя Сталина, после чего «к нему в лагерь приезжали специалисты с воли».
Вышел на свободу после смерти Сталина.
А тщеславный племянник дяди-коллаборациониста посвятил ему в книге воспоминаний целую главу, где, по словам поэта, «не отличая славы от позора», попытался изобразить дядю борцом с тиранией и чуть ли не героем. Совершить такой подлог в стране, которая до конца света будет считать Девятое Мая самым великим днем своей истории, по-моему, дело не только постыдное, но и безнадежное.
* * *
Мою родную Калугу немцы захватили в первых числах октября 1941 года. Думали, что навечно. А потому через месяц начали при помощи наших коллаборационистов издавать еженедельную городскую газету «Новый путь». Девизом газеты в левом верхнем углу были слова: «Против большевизма за свободу и хлеб». В противоположном углу стояло многозначительное клише: «1-й год издания». Но, увы, этот «1-й год издания» закончился через двадцать дней. Строители тысячелетнего рейха успели издать лишь 4 номера, а 30 декабря наши войска вышвырнули их из города.
Я внимательно изучил ксерокопии этих номеров, подаренных мне калужскими архивистами. Газетенка убого-пропагандистская. Геббельсовская. На первой полосе победоносные реляции фашистского Верховного командования. Даже в номере от 6 декабря, когда наши опрокинули немцев и погнали на запад, газетка все еще пишет: «В окрестностях Москвы германские войска продолжают дальнейшее наступление». Ну конечно, здесь же рассказы о том, как великая и гуманная немецкая армия освобождает русский народ от «жидов и большевиков», прославление великого фюрера, поношение изверга и палача Сталина, душераздирающие исповеди сдавшихся в плен советских солдат и офицеров о том, как ужасно они жили в колхозах, как голодали во время учебы в военных училищах… Заодно газета предупреждает крестьян, что землю еще делить рано, что пока нужно весеннюю страду продолжать по-колхозному, засевать не частные наделы, а общественные поля.
